— Прекрасная цель. Готов ей помочь. В английском, мне думается, я разбираюсь.
— Хотите, я вас представлю?
— Да, именно это желание я собирался вам внушить.
— Отлично. — Закревский улыбнулся еще шире. — Буду рад. Любите беседовать с русскими?
— Люблю, — сказал писатель. — У русских необычный строй мысли. Меня он всегда поражал.
— Маша, Маша, — громко окликнул Закревский, — иди-ка сюда. — Мура, ты что, не слышишь? Мы в семье часто зовем ее Мурой, — он вновь повернулся к писателю.
Спустя минут пять писатель и Мария нашли относительно тихий уголок и присели возле маленького круглого стола. Проходящий мимо официант на секунду застыл перед ними с подносом. Они взяли по бокалу вина и продолжили беседу.
— Откуда у вас такой английский? — спросил Уэллс.
— От няни, — Мура улыбнулась. — Она была англичанка. И первые слова я услышала от нее. А маме все было некогда.
— Любопытная история.
— Ничего особенного. В дворянских семьях в России это принято — дети сначала говорят на французском или английском, и только потом осваивают русский.
— Какой же язык для вас родной?
— Вопрос этот напрашивается, согласна. Но ответ прост — оба.
— Что ж, по-своему, неплохо. По меньшей мере для кругозора. К тому же Россия хочет считать себя Европой. Владение языками — правильное стремление.
— Я тоже так думаю, — сказала Мура.
— А сюда вы приехали за…
— Окунуться в живую среду. Там, на родине, мой английский был немного искусственным. Здесь я это чувствую. И, как могу, поправляю.
— Похвально, — сказал Уэллс. — И это можно понять. А в Петербурге чем вы занимались?
— Обыкновенное дело, училась. Но там было чем заняться и за пределами Института благородных девиц.
— Например? — Уэллс пытливо глянул на девушку.
— Самое яркое впечатление — это, конечно, общение с поэтами. В Петербурге прорва отличных поэтов. Все талантливы, но каждый по-своему. Это похоже на вторжение с небес. Но не как у вас в романе, где марсиане… Более мирно…
— Вы читали «Войну миров»?
— Ну да. Разумеется.
— Удивительно.
— У нас многие читали. Мои подружки точно.
— Впрочем, я знаю, русские настолько добры, что порой находят время заглянуть в мои скромные сочинения. Года два назад в России даже издали целое собрание моих трудов.
— Вероятно, эти томики к нам и попали
— Вполне вероятно. Но вернемся к вашим поэтам. Я понял, что они не похожи на агрессивных марсиан.
— Во всяком случае, огромные треножники и смертоносные лучи для завоевания Питера им не понадобились.
— Это славно. — Уэллс улыбнулся. — И где же вы с ними общались, с этими пришельцами с небес? В клубах?
— В Питере есть артистические кафе, нередко это просто благоустроенные подвалы, чем-то напоминающие ваши клубы. Разве что повеселее, более шумные. Народ, знаете ли, уж больно горячий… Но интереснее всего на башне у Вячеслава Ива́нова.
— На башне?
— У поэта Иванова в угловой башне многоэтажного дома, на самом верху — огромная квартира. Там раз в неделю собираются поэты, а также их поклонники. Часто приезжают московские стихотворцы. Из квартиры выход на плоскую крышу. В хорошую погоду там читают стихи. Народу — больше, чем сегодня на этом приеме.
— Интересно… О чем же пишут эти ваши поэты? О любви, о цветах, о бескрайних ваших полях? О том, как косят траву, о запахе сена…
— О, не только.
— О красоте и уродстве жизни, о ночном мраке городов, о потерянном человеке?
— Это чуть ближе. Но еще о тайнах смерти, о холоде Вселенной, о таинственном молчании звезд…
— О молчании… Понимаю.
— Хотите, я попробую перевести вам скучной прозой пару строк, что вспомнились?
— Хочу. Разумеется.
— Мне и самой это интересно. Попробую чуть-чуть добавить ритма. Ведь я мечтаю стать профессиональной переводчицей. И уже немного пытаюсь… так… пустяки… Ну, вот послушайте… Погодите, я пока по-русски вспомню. — Она помедлила несколько секунд, а затем, словно подчиняясь некой музыке, низким голосом произнесла: «Месяц холодный тебе не ответит, звезд отдаленных достигнуть нет сил… Холод могильный везде тебя встретит в дальней стране безотрадных светил…» Перевести?
— Смеетесь? Я уже дрожу от нетерпения.
Мария пересказала, как умела, это по-английски.
— Хорошо сказано, — сказал Уэллс. — Мне кажется, вы умело и точно передали. Эту грусть. Эту звездную меланхолию.