Поразительно, но предчувствие не обмануло ее. Не с первого, правда, посещения, но со второго или третьего.
Она подходила к дверям посольства, когда подъехал открытый автомобиль и из него ловко выбрался, почти выпрыгнул мужчина лет тридцати с небольшим. Он был высок и строен. Большие серые глаза остановились на молодой женщине.
— Добрый день, сэр! — сказала Мария по-английски.
— Добрый день, мисс, — машинально ответил он.
— Не узнаете меня?
— Постойте, — его глаза удивленно расширились. — Быть того не может! Лондон? Я видел вас там? Сто лет тому назад. Это так?
— Именно. Меня знакомил с вами мой брат Платон Закревский. Вы были несколько моложе. Впрочем, и я тоже. Позвольте напомнить — Мария Закревская-Бенкендорф, — Мария уверенно протянула руку.
Англичанин дружелюбно протянул свою.
— Роберт Брюс Локкарт.
— Представьте себе, я помню ваше имя.
— Прекрасно. Что вы тут делаете?
— Вообще-то я шла повидать капитана Хикса.
— Хикса? — удивился Локкарт. — Вы знаете капитана?
— Не просто знаю. Мы с ним, можно сказать, друзья. Как и с капитаном Кроми. Мельком я видела их еще в Англии. И вот мы тут снова столкнулись.
— Потрясающе! Это все и мои друзья. Мы ведь вместе работаем.
— Ну да, это понятно. Что ж, попробуем и дружить вместе.
— С моей стороны возражений нет.
— У капитана Кроми на днях день рождения. Мы договорились с Хиксом сделать ему сюрприз. Я обещала приготовить завтрак с блинами. Как раз начинается Масленица.
— Вот это да! Я тоже за блины! — Роберт Брюс поднял согнутую в локте руку и сжал кулак.
Блины были великолепны. Мария безукоризненно элегантно накрыла стол. Роберт Локкарт искоса приглядывал за ней. Он уже понял, что эта женщина умеет относиться к тяготам жизни со спокойным презрением. Она выше их, она не замечает их. «Настоящая аристократка, — думал он. — Она может быть сторонницей коммунистов, их яростной противницей, эсеркой, террористкой, монархисткой, лидером суфражисток. Единственно, кем она не может быть — это мещанкой».
Все были веселы. Шумели, кричали. Произносили тосты. Иные пытались говорить стихами. Роберт Локкарт, воспользовавшись минутой, присел рядом с Мурой.
— Ваше присутствие целебно, — сказал он. — Приходите к нам почаще.
— Вы знаете, я не против. Заняться мне особенно нечем. Единственное, чем я сейчас располагаю, это время.
— Скажу больше, вы можете нам помочь. Дел прорва, а людей не хватает. Посольство опустело. Да и те, кто остался, сидят на чемоданах.
— Я готова вам помочь. Я уже говорила Хиксу. Я хочу работать. Я умею работать.
— Дни, конечно, сумасшедшие.
— Понимаю. Но… Я могу быть переводчицей, машинисткой, секретаршей…
— Британское посольство, оно…
— Посольская суета мне знакома. Дело в том, что мой покойный муж Иван Бенкендорф был дипломатом. Сначала в Лондоне, потом в Берлине.
— Вы сказали — покойный? Что с ним приключилось?
— Его убили.
— Боже правый! Кто?
— Взбунтовавшиеся крестьяне. Или бандиты. Впрочем, это одно и то же. Подробностей я не знаю. Это произошло в мое отсутствие, в нашей усадьбе под Ревелем. Надо бы отправиться туда, проведать детей. Но пока такой возможности нет.
— Да, времена нелегкие. Я вас понимаю. Примите мои соболезнования, миссис Бенкендорф.
— Спасибо.
— Я довольно ловко стучу на машинке, — сообщила Мария, — могу служить переводчицей, разбирать письма, отсылать письма, могу их даже писать…
— Вот как? Даже писать? Неожиданное предложение, — улыбнулся Локкарт, — но смелое и заманчивое. Не сомневаюсь в ваших способностях. Если вы не против, в ближайшее время прикинем наши планы.
В давние времена их короткого лондонского знакомства Роберт Брюс Локкарт был начинающим дипломатом, еще только готовящимся отбыть в Россию. Ныне это был опытный работник, хорошо узнавший страну и ее людей за годы работы секретарем консульского отделения в Москве. Более того, он Россию искренне полюбил — с ее снежной зимой, колокольным звоном, веселыми купцами, румяными купчихами, тройками с бубенцами, загородными ресторанами, цыганским пением, с ее театрами, гимназистками на коньках, с обилием собеседников — умных, пылких, страстных, ироничных, жестоко-критичных, а то и вполне мрачных. Он собирался жить в России долго, но сразу после февральской смуты его отозвали в Лондон. Внешним поводом послужило его, человека женатого, минутное увлечение одной молодой особой из московского Художественного театра.