Начнем с элементарного, думает он. Что, например, означает фраза «два взрыва случились одновременно»? Существует ли одновременность двух разделенных пространством событий в принципе? Или это мы ее сами воображаем? Допустим, в разных точках пространства висят часы. Но кто доказал, что все они идут одинаково? Неужели мировое время — химера?
Недавно он внимательно проштудировал сочинение австрийского физика Эрнста Маха об истинном познании. И Мах его поразил. В этой умнейшей книге сказано твердо: «Никакие понятия, если они не подтверждены опытом, не могут иметь места в физической теории…» Как же быть с одновременностью? Разве это не наша субъективная выдумка? Убедиться в одновременности можно только опытным путем. Другого способа нет. Допустим, я, наблюдая с крыши дома вечернее небо в трубу, становлюсь свидетелем двух одновременных событий — левый глаз, свободный, замечает какую-то вспышку на окраине города, а правый, который приник к окуляру, фиксирует в эту же секунду повышение светимости Марса. В моем сознании эти вспышки одновременны. Но с окраины свет долетает практически мгновенно, а от Марса идет несколько минут. Значит, в реальности вспышка на Марсе должна была произойти на эти минуты раньше, чтобы поспеть вровень со вспышкою местной. Значит, если кто-то сигналит мне с Марса прожектором, да хоть факелом, я увижу его сигнал минут через десять.
А если речь пойдет не о Марсе, а о другом конце галактики? О каком-нибудь Сириусе? Тогда разница между событиями, для нас «одновременными», может составить годы и тысячелетия. Если кто-то махнет мне факелом с Полярной звезды, я увижу это через четыреста сорок лет. Вот и попробуйте поговорить по радиосвязи с Полярной! Жуть! В Космосе мы все разлучены, все разорваны, никакого общения на деле быть не может. Если я пошлю кому-то на Полярную радиосигналом пожелание здоровья, а он тут же пошлет мне в ответ «Спасибо! И вам того же!», то я получу его здравицу — ровно через восемьсот восемьдесят лет. Смешно, да? Увы! Холодные звезды нам не ответят. Мы обречены одиноко жить в нашем малом пространстве-времени. О, если бы свет распространялся мгновенно на любые расстояния. Тогда бы все эти разницы отпали. И весь Космос жил бы единой счастливой семьей. Мы бы постоянно перезванивались, было бы весело и шумно, порою, быть может, утомительно. Анри Пуанкаре — блестящий математик, спору нет. Недавно он опубликовал любопытнейшую статью про измерение времени. И он смело говорит там, что понятия «раньше» и «позже» существуют лишь в нашем сознании. Ученые подняли ропот и посчитали Пуанкаре безумцем. Но, видит бог, я с этой дерзкой его мыслью готов согласиться.
— Молодой человек, — доносится сварливый голос директора, — вы опять за свое?
В Саровской пу́стыни
Тишина. Тенистые аллеи. Иной раз блеснет сквозь листву золото купола. Обогреет на минуту сердце, а в следующий миг вновь бросит в ледяной холод и дрожь.
«Душа боится сгореть — ужасается жгучестью огневицы, или же бунтует, обращаясь ко злу. Музыка мечется в попытках преодолеть муку… И в миг подъема ближе всего она к прозрению запредельного добра. Впрочем, зло тоже запредельно. Двойственность запредельного — это двойственность музыкального отражения. Музыка — последняя оболочка. Преддверие Храма… Вокруг Святыни роится мерзкая туча, скопище темных сил. Недаром на соборе Парижской Богоматери изображены демоны. И все же музыкой, именно ею приглашаются, призываются силы Небесные. Впрочем, как и силы темные. Всякая магия — музыкальна. Невольно возникает обманная мысль о равноправии добра и зла, о равенстве черта и Бога, о двух творцах мира. О, как психологически ясно выливаются отсюда секты… все эти альбигойцы, манихеи, богомилы…»
Молодой поэт Бугаев-Белый медленно бредет по аллее и шепчет: Война Красного и Белого. Это будет страшная война. Война Тьмы и Христа. Но она неизбежна.
Однако же как упоительно, как тихо в монастыре».