– Можно подумать, вы это уже видели, – нервно сказал Бенито.
– Видел, – безразлично ответил Курт. – Хуан, дай прикурить, я свою зажигалку посеял где-то…
Охранник подошёл к нему. Парень склонился над пламенем зажигалки.
– Чего у тебя руки трясутся, не опохмелился, что ли? – сказал Курт недовольно.
По людям на футбольном поле пробежала волна боли. Кто-то схватился руками за голову, кто-то, скрючившись, катался по грязной траве. Иеронимо, отказавшийся сесть, пустился в пляс. Он судорожно дёргал конечностями, неестественно выгибая их, словно механический паук, в котором что-то разладилось. Огромный механический паук в твидовом деловом костюме.
Лана передёрнула плечами и отошла от окна.
По классу медленно плыли колечки вонючего дыма от дешёвых сигарет Курта. Тихо смеялась Люсия, собирая из обучающего конструктора молекулы самых невообразимых веществ.
На футбольном поле перед зданием администрации колонии обращались монстры.
Генерал Рамирес нажал «пуск», и на экране старенького визора появилась комната с обшарпанными стенами. В стене напротив было видно окно с мощной решёткой. Свет солнца, рассеченный на квадраты, лежал на столе в центре комнаты, словно скатерть в жёлто-коричневую клетку. За столом сидели двое мужчин, один в форме офицера внутренних войск Аргентины, другой в брюках цвета хаки и рубашке без погон. Нижнюю часть кадра занимал чей-то жирный бритый затылок с тёмно-фиолетовой родинкой, походившей на медузу. Александр решил, что камера установлена прямо над головой охранника, возможно, в вентиляционной шахте.
– Назовите своё имя, звание и должность, – сказал офицер.
– Курт Эйхманн. Последнее звание, которое я носил, – по-моему, лейтенант Объединённых Космических Сил Южной Америки, стрелок-наводчик.
– А до этого, позвольте узнать, чем вы занимались?
– Не позволю.
– Эйхманн, вы же не в детском саду. Ваш биометрический паспорт у нас есть. Вы профессиональный снайпер. Ваша «Дикая команда» числится в списке самых высокооплачиваемых наёмников. Вы знаете, что наёмничество считается военным преступлением, за которое полагается смертная казнь. И в ваших интересах отвечать на мои вопросы чётко и ясно, потому что мы можем выдать вас и ваших ребят международному суду ООН. По моему личному мнению, ничего другого вы не заслуживаете, как, впрочем, и ваши предки. У вас что, семейная традиция – так доставать человечество, что только международный суд может вас успокоить?
– Выдавайте кому хотите, хоть всемирному трибуналу в Гааге. Впрочем, я сомневаюсь, что вы на это пойдёте. Моего деда, между прочим, никто не судил, никаким судом – его просто выкрали посреди бела дня и вздёрнули, хотя в той стране в то время был мораторий на смертную казнь. Но как бы там ни было, чем бы ни занимались мои предки, это не основание ставить меня на одну ступень с ними.
– Бросьте, Эйхманн, яблоко от яблони недалеко падает. Ваш дед скрещивал еврейских женщин с немецкими овчарками, а вы…
– Из какого класса церковно-приходской школы вас исключили? – перебил его Курт. – Явно до того, как начали проходить вторую мировую! Моя фамилия Эйхманн, а не Менгеле!
– Нашёл, чем гордиться…
Курт лучезарно улыбнулся:
– Так, мне это надоело.
Он рванулся вперёд так быстро, что камера передала лишь расплывчатую тень. Из серого пятна на миг показались худые руки в наручниках. Они опустились на затылок допрашивающего с отчётливым хрустом. Эйхманн схватил стол за края – раздался надсадный треск – и с грохотом опрокинул его на офицера.
– А почему это у вас столы в помещениях для допросов не прикручены к полу? – спросил Александр.
– В том-то всё и дело, что прикручены, господин президент, – тихо ответил Рамирес.
– …auf Schwanz! – рявкнул Курт.
– Что он такое говорит? – с живым интересом спросил Александр. – Мигель, вы у нас шпрехаете по-немецки, как по-испански…
Секретарь не был готов к такому вопросу.
– Э-э-э, – пробормотал он. – Ну…
– В этих пределах я тоже знаком с немецким. И насколько я помню, – сказал Рамирес спокойно, – к генетике это не имеет отношения.
– Ну… – сказал Мигель. – Только если самое опосредованное…
Бритый затылок с крупными каплями пота на нём заполнил собой весь экран, а затем его перечеркнул чёрный толстый штрих – охранник замахивался дубинкой. Визор на короткий миг погас, а затем пошла следующая запись. Курт на этот раз оказался у окна, скрученный в три погибели и прикованный наручниками к батарее. Правая сторона лица Эйхманна была чёрно-фиолетового цвета, и глаза там не просматривалось. В кабинет вошёл офицер. Александр отметил про себя, что это уже другой – темноглазый спокойный крепыш лет сорока.