А теперь вообразите себе конструктор. Да, обычный детский конструктор с множеством совершенно одинаковых крошечных деталей. Детали можно гнуть так, как вам только заблагорассудится. Верно, они же ничего не чувствуют. Потому что они неживые. Да, мёртвые. Но при этом всё видят, слышат и всему подчиняются. И каждый миг вечности ощущают свою крайнюю полезность общему делу.
Я же говорю – идеальный материал.
Я работаю с ним уже не одно столетие.
Мне повезло – я был из первых, и моей специализацией был монтаж космических сооружений. Я начинал строить наши собственные орбитальные базы, а теперь строю кольцо. И это, скажу я вам, та ещё работёнка.
Конца-края не видно.
– Хорошо задержка нет быть продолжительно времени длина, – раздалось за ухом.
«Таракашка» висел у меня над головой на причальной стойке платформы. Раздражённым он не выглядел – ну разве что чуть более возбуждённым, чем обычно у них бывает.
Клетчи аккуратно ощупывали стяжками тех мертвецов, до которых могли дотянуться. Мёртвые смотрели на них с недоумением. Инстинкт самосохранения у них редуцирован до предела, но всё равно – от вида супернасекомых размером с приличную собаку им явно не по себе.
Хаос начался сам собой, внезапно – уж во всяком случае, без нашего в его создании участия.
Дремавшая до той поры сороконожка внезапно полыхнула глазищами и разом запалила все огни на двигательных пилонах. Скользнула – змея! ну чисто змея! – вокруг понтона, разом оказавшись у меня за спиной. Я не успевал развернуться, отчаянно – так, что клетчи снесло с его насеста и влепило в борт кольца – стреляя движками ориентации.
За моей спиной меж тем происходило нечто странное. Едва развернувшись, я получил изрядный шлепок по шлему, от которого визор осыпался крошевом сосулек из металлогласса. И пусть даже наши скафандры были только данью уважения традиции – ну, униформа и униформа, – но я в тот миг испытал совершенно непроизвольное, рефлекторное желание задержать дыхание.
Славик верхом на своей льдине шпарил струями кипятка извивающуюся в попытках уклониться сороконожку – а та сжимала в передних парах зазубренных ног человеческое тело.
Женщину. Стройную. Немного не тех пропорций, что остальная партия груза. Женщина отбивалась. Сороконожка тащила её к распахнутым глазам-люкам. Клетчи глазели – только жвалы не пораспахнули от напряжения.
– Эй! Эй! – заорал я в горлофон. – А ну-ка положь труп на место!
Ноль эффекта.
– Эй, ты, – совершенно непонятно, к кому обращаться во всей этой суете, и я выбрал ближайшего из клетчи. – Останови свою колымагу, иначе плохо будет!
Славик удачно попал сороконожке по рылу. Та забилась, словно в агонии. Ну, двум смертям не бывать!
Я бросился на перехват и огрел тварь рабочим манипулятором. Сороконожка выронила женщину, и я подхватил её прежде, чем она ударилась о понтон.
Сороконожка ошеломлённо трясла головным концом. Клетчи прыгали в её чрево. А я только и мог, что смотреть неотрывно в глаза спасённой.
И мысль была только одна.
«Голубые. Как у неё. Не может быть».
Женщина робко улыбнулась мне, и я аккуратно, чтобы не напугать ещё больше, опустил её в кучу робко жмущихся к тёмной массе кольца тел.
Они поглотили её.
– В чём дело-то? – спросил я вслед клетчи.
– Запах пахнет не так, – долетело до меня, и сороконожка рванула в открытый космос.
Так вот и проявляются всякие… странности.
Но мне тут же стало не до всяких там странностей.
Разворачиваясь над платформой, сороконожка хлестнула хвостом и рассекла Славика надвое. Потом скрылась среди звёзд.
Чертыхнувшись, я бросился туда, где, безвольно раскинувшись, плыл над Землёй драный, в прорехах и заплатах, оранжевый монтажный скафандр.
Шлем удалось выловить только после долгого траления всего сектора ловушками.
Из-за разбитого стекла мне улыбались голубые некогда глаза.
– Привет, пап, – сказал Славик. – Я и не сомневался, что ты меня найдёшь.
– Работы же полно, – ответил я. – Как я без тебя?
Работы никогда не было мало. Даже в ту пору, когда я был ещё жив. Я даже не очень чётко помню, как и почему я умер. Увлёкся работой и не заметил, как кончился воздух в баллонах? Ну не смешите же меня. Не до такой степени я трудоголик…
Или до такой?
Ну да не об этом речь.
С тех пор, когда я был жив, любим, семеен и детен, прошло немало времени. Многое изменилось.