'Мои лучше…'
Аун Тан довольно зажмурился. Его любимые наложницы на солнце вообще не показывались, пользуясь зонтиками и гуляя только после заката, отчего их кожа приобрела восхитительную белизну, так высоко ценимую в Империи.
За дверью тихо кашлянули.
— Господин…
Полковник немедленно выкинул всех женщин из головы, снова превратившись в жёсткого и сосредоточенного человека. Смуглянка и её ребёнок, повинуясь новому жесту, забились в угол комнаты, а через порог, уткнувшись лбом в циновки, уже вползал толмач.
Аун умел ждать. Умел держать себя в руках и не поддаваться чувствам. Когда он узнал, что двое пленных смогли завладеть медальоном Древних и уйти в свой мир, а затем вернуться, он едва не побежал за ними лично.
Но не побежал. Удержался.
Аун не спал три дня. Он лишь однажды принял старшего десятника и дал ему чёткие указания — пленных содержать в строгости, но не убивать. Следить за каждым шагом четырнадцатого и шестьдесят восьмого. Выделить еды из неприкосновенных запасов и продолжать лечить раненных.
Если старший десятник и удивился, то виду не показал. За все свои сорок лет службы, он ни разу не слышал, чтобы имперские войска кормили пленных из неприкосновенных запасов. Лечить — лечили. Редко, но такое случалось, но чтобы ещё и кормить…
Десятник отсалютовал, поклонился и ушёл выполнять приказы, а полковник снова погрузился в глубокое раздумье. Старик-шаман подробно рассказал ему о походе, о гибели его галеры, о железных птицах. Аун был образованным человеком и историю появления своих предков в этом мире он знал хорошо, так что сам факт существования другого мира его не удивил. Полковник лихорадочно обдумывал сотни вариантов, тысячи возможностей, ужасаясь немыслимым возможностям, которые перед ним вырастали.
Правда, было одно большое 'но'.
Пахать носом пол и падать на колени, подобно Биллу, Витя не стал, ограничившись глубоким уважительным поклоном. Далось ему это с огромным трудом — едва увидев Катю и Антона, сидевших в тёмном углу испуганными комочками, Витька всё сразу понял.
Его взяли за яйца. Взяли крепко, основательно, без вариантов.
— Катя, вы там как?
— Всё хорошо.
— Прав…
— Сядь!
Полковник говорил негромко, но очень внушительно. Билл прошептал перевод и Егоров послушно сел на пол. Аун Тан молчал минут десять. Он сидел каменным истуканом и сверлил Витьку бесстрастными глазами, в которых ничего нельзя было прочесть.
'Да чего тебе нужно, козёл!'
Витьке было страшно до усрачки. Первая драка на острове, ночной таран, абордаж в море, даже штурм посёлка и выстрел из пушки — всё это было пустяком, в сравнении с этими равнодушными холодными глазами. Хотелось скулить, молить о пощаде и сразу соглашаться на всё, что от него потребуют. Егоров снова не выдержал и в пятидесятый раз отвёл глаза, уткнувшись взглядом в пол.
Перед глазами стояла картинка с Антоном — десятилетний мальчик, держал копьё и готовился вместе с отцом встретить врага.
Витьку пробил озноб.
'Чего это я? Какие, нахрен, яйца?'
Егоров посмотрел на свою женщину и её ребёнка и поднял глаза на полковника.
— Чего надо?
Каменный истукан шевельнулся и задал вопрос, от которого у Витьки упала челюсть.
— У тебя есть метка?
— Вот он, — Аун показал на переводчика, — рассказал мне о вашем оружии. Вот об этом, — полковник пододвинул к Егорову кончиком кинжала два сплющенных кусочка металла, в которых Витя с трудом опознал искорёженные пули, — расскажи… не торопись. Времени у нас много…
Разговор с Ауном затянулся до утра. При ближайшем рассмотрении он оказался удивительно вменяемым человеком. По Витькиным ощущениям — гораздо более образованным, нежели Кхап и Лак вместе взятые. Окончивший общую школу и военную академию при императорском дворе, полковник обладал потрясающим кругозором. Он имел, пусть и поверхностное, но вполне ясное представление о физике, географии, астрономии и политэкономии. Слегка разбирался в математике и кое-что помнил из академических курсов по прикладной механике, инженерному и сапёрному делу. Так что всё, о чём ему говорил Виктор, Аун схватывал на лету. И если бы не переводчик, то они успели бы обсудить гораздо больше. За десять часов непрерывной болтовни дед окончательно перестал напрягаться и что-либо понимать, переводя из рук вон плохо, и разговор пришлось отложить.