— Что, не узнаешь, Джорек? Это я, Йорик Остранд!
— Остранд? Давно было дело…
— Давно? Хо-хо, да ты шутник, Джорек! Давно! Ну, я бы так не сказал! Мы не виделись года два… А за этим местом я смотрю уже месяц, Азартота здесь нет, он отправился в лучший из миров, слава Спящему, слава Спящему! Пойдем, пойдем! Я предложу тебе прекрасные яства из рук моей супруги! Сегодня я узнал, что ты прибудешь, от наших общих друзей!
Кусочек паззла…
Общие друзья? Погоди, поем, затем возьму тебя за грудки и все узнаю! И только попробуй не рассказать!
Корчмарь увлек меня в другой зал, пустой, затем провел в кабинет (ничего особенного — лавки, столы, голые деревянные стены) и лично зажег на стенах две масляные лампы… нет, не масляные. Это были вечные лампы, Прежние постарались.
Джорек знал.
— Сейчас все принесу! Пока — какое вино будешь пить?
— Пива.
Он удивился, но быстро кивнул:
— Как скажешь! Лучшее пиво — моему другу!
Другу? Вот как? Хм…
— Только Obolon не неси, это гнилое пойло ненавижу.
— Ась?
— Выпью все что принесешь, старый друг!
— А-а-а, этоть хорошо, этоть правильно! А что с твоим мечом? Сломан? Ай-ай-ай, какая незадача. Я скажу местным кузнецам, чтобы починили, пока ты будешь у меня… отдыхать.
Получив пиво, я жадно накинулся на него. Излишне горькое оно было, как на мой вкус, слишком, хм, пряное. Затем принесли блюдо с жареным мясом, краюху хлеба и какие-то тушеные овощи в горшочке. Я ел быстро, орудуя трезубой вилкой, как шпагой, глотал, едва успев прожевать. Соображалка отключилась полностью. Я заправлялся топливом.
Йорик лично принес еще жбан пива:
— Пей, пей, мой старый друг! О делах — после!
Я не почувствовал в его голосе странных интонаций.
Блюдо опустело в пять минут. Овощи, серый грубый хлеб — все поглотила ненасытная утроба Джорека. Я схватился за жбан с пивом, поднес к губам. Горьковато… Возможно, тут все пиво такое?
Йорик устроился напротив меня, суетливо утер со лба бисерины пота.
— Скоро поговорим о делах, мой старый друг… Скоро…
В моей голове начали стучать молоточками маленькие гномы, громко и настойчиво просясь на выход. Тело сковывала усталость, теплая и приятная, как после ванной.
— Азартот не оставлял для меня послания?
Йорик потер пухлые ручки.
— Сейчас-сейчас… Ась? Не-ет, он умер. Теперь тут я, моя жена и мои правила. Ни о каких посланиях мне неизвестно.
Куда-то девалась напускная любезность, голос стал жестяным, грубым.
— Азартот должен был…
Внезапное озарение подбросило меня на лавке, я отпихнул ее и ринулся на корчмаря, пытаясь обогнуть стол, но покачнулся, замер, шатаясь. Йорик угрем скользнул в двери, что-то крича. Проем заслонила тень яджа.
— Kozel krivonogiy!
Я бросился на великана, боднул головой в солнечное сплетение и сбил на скрипучие доски пола. Второй яджа неслышно надвинулся сбоку, облапил и сдавил мои плечи и грудь. Я откинул голову, врезал великану темечком по подбородку. Ушиб голову, но своей цели достиг — яджа рефлекторно разжал руки. Мощным ударом я-Джорек обрушил его на пол.
— Ичих… а-а-а…
Я свалился рядом, не закончив боевого клича — два жбана пива с каким-то снотворным отваром наконец подействовали.
13
— О-о-остроу-хи-и-и-ий! О-о-остроу-хи-и-и-ий! У Иммо и Тинни родился остроухий ребенок!
Вопли старой повитухи эхом отдаются в моих… острых ушах. Повитуха резво ковыляет по главной улице деревни, прижав к груди крохотный сверток. В свертке — я. Остроухий. Верчу головой. Вижу дома. Раннее утро. Дымки из труб устремляются в осеннее свинцовое небо.
Повитуха ковыляет от дома к дому. Стучит в стекла. Орет. Родился остроухий. Я.
Я верчу головой. Слышу, как собирается за повитухой толпа. Мне страшно, но я не плачу. Смотрю внимательно. На горизонте вижу скалу, похожую на человеческий череп. Над скалой в просвет туч виднеется бледное солнце.
Повитуха подходит к богатому дому — очевидно, здесь живет староста, забирается на крыльцо, поворачивается и высоко поднимает сверток в воздух. Толпа без меры возбужденных селян взирает на меня с ужасом.
— Семь лет несчастий для деревни! Семь лет! — вдруг вскрикивает кто-то. И сразу же сотни глоток подхватывают его истерический клич:
— Семь лет несчастий! Родился остроухий! Семь лет неудач, болезней и голода!
На крыльцо выходит староста — похожий на гнома сморщенный человек. Долго смотрит на меня. Трогает заскорузлыми пальцами мои крохотные розовые, остроконечные ушки.