Царица, напротив, выглядела веселой. Непринужденно перешептывалась с дочерьми, сидевшими по левую руку от нее. Это были: Нефер-Нефру-Атон-Ташери, Нефернеферура и Сетепенра. Меритатон, старшая из дочерей, супруга Семнех-ке-рэ, не вышла к завтраку из-за головной боли, а Анхесенспаатон со своим мужем-красавцем Тутанхатоном находилась в Северном дворце.
Ее величество ждала, что царь обратится к ней с каким-нибудь шутливым вопросом (как это бывало обычно)… Она ответит ему так же шутливо… Рассмеются присутствующие… Царица-мать прибавит что-нибудь от себя… Фараон умел так обставить завтраки, обеды и ужины, что каждый из них запоминался надолго. В это время не только ели. Но и дела делали. То кто-нибудь из вельмож заступится за какого-нибудь хаке-хесепа[17], провинившегося, скажем, во время сбора урожая, то сам фараон вспомнит о ком-либо из сосланных за небольшую провинность на Синайский полуостров и помилует его. Одним словом, трапеза трапезой, а государственные дела вроде бы все время на виду…
Но почему фараон сегодня тих и мрачен? И не слишком ли часто в последнее время он грустит? Эти вопросы задает себе не один Пенту. И не только Маху. Больше всех тревожится ее величество Нефертити. Вот она наклоняется к дочери, а сама думает: «Что с ним нынче?» Она подает кусок дичи младшей дочери Сетепенре, а про себя: «Почему он не глядит в мою сторону? Почему не ласкает дочерей своих?» Кийа в Южном дворце – и не это ли обстоятельство огорчает его величество?
Фараон, должно быть, почувствовал необычную неловкость, которая царила за завтраком, или приспела пора перегореть в нем той горечи, которая отложилась на сердце после разговора с гонцом из Эфиопии? Трудно сказать что-нибудь определенное. Фараон был существом сложным, извивы души его – похлеще тайников пирамиды Хуфу. Он неожиданно поворотился к ее величеству и спросил:
– Не кажется ли тебе, что нынче слишком тихо в этих комнатах?
Ее величество согласилась, что да, нынче за столами тихо. Говорят, что так трапезничают те, которые живут в Западной пустыне, где кончаются пески и начинаются плодородные земли, – в стране Та-Кефт. Вот тот народ молчит за едой, словно набрал в рот воды.
Фараон сделал вид, что впервые слышит об этом народе: кто он? откуда он? И можно ли вообще жить в Западной пустыне?
– Многие говорят о стране Та-Кефт, – сказала Нефертити. Она посмотрела на мужа пытливым взглядом. Задержала на нем взгляд. Что-то происходит с ним? Или что-то творится с нею? Где тот кудесник, который мог бы объяснить, в чем тут дело? Между ними не было открытой размолвки. Он по-прежнему был вежлив. Но воистину надо превратиться в обелиск, чтобы не понять, что что-то неладно в этом великом доме. А может быть, не в доме, а в Кеми, на обоих берегах Хапи, в Дельте и на Юге? Не здесь ли, как говорят хетты, спрятаны ослиные уши? Ведь бывает же так: ничего не сказали дурного друг другу, а в воздухе носится непонятное, с трудом осязаемое и обоняемое, от которого портится настроение, хмурятся брови и встает между двумя любящими сердцами ледяная стена, как в горах Ретену. Ее величество понимает, что надо поддержать этот порыв фараона, надо отеплить воздух, витающий над столиками.
Семнех-ке-рэ доедал сладкое блюдо, когда его величество обратился к нему с вопросом:
– Что там за народ в стране Та-Кефт и что он делает?
Его высочество отставил тарелку, вытер губы льняной салфеткой. Юношески бледное лицо Семнех-ке-рэ порозовело. Глаза его блеснули черной молнией. «Вот этот будет фараоном, – подумал его величество, – есть в нем и фантазия, и умение слушать людей, а главное – есть и достаточная мощь под славной, привлекательной личиной». Семнех-ке-рэ, сказать по правде, не обладал большой физической силой. Стрела, запущенная им, могла и не угодить в цель. Но разве в этом величие фараона, ведущего тысячи и тысячи людей за собой? Говорят, во времена Нармера ценились в фараонах бычья сила и прожорливость крокодила. В те времена, говорят ученые жрецы, люди во дворце свободно поедали быка. Для этого достаточно было, чтобы его величество собрал трех-четырех вельмож. И пиво пили сверх всякой меры… Если правда, что в силаче и дух сильный, то ничего хорошего о Семнех-ке-рэ не скажешь. Однако всякий, кто знает его, поймет, какая гордая и какая сильная душа в этом молодом принце! Стало быть, старинная поговорка не совсем точная…
Его высочество Семнех-ке-рэ ответил, не говоря ничего лишнего сверх того, что требуется сказать. Сверх того, что необходимо для ясного уразумения мысли. Он ответил так:
– Есть страна на Западе, и есть народ на Западе. Он такой же, как все: на двух ногах, о двух, руках. Такой же, как все: с волосами на голове и двумя сосками на груди. Я напомню: в мире четыре расы. Ромету – красные. Это – мы. Аму – желтые. Они – в Азии. Тегенну – белые. Они – в Ливии. Нехсу – черные. В Та-Кефт живут тегенну и немного нехсу. Там города и деревни, там каналы и сады в пустыне, и женщины там красивы и статны, как в Дельте, и ловки, как те, живущие в оазисах. Мертвых там хоронят в скалах и маленьких каменных пирамидах. И мертвые в могилах не лежат, а сидят. И нет там обычая, чтобы мертвый забирал с собой на поля Иалу больше, чем может взять человек в охапку. Не взваливая себа ношу на спину или плечи.
– Слышите? – сказал его величество, глядя перед собой. Но неизвестно, кому это он сказал.
Эйе заметил в кратких словах, что все это правда. То есть правда то, что говорят о Та-Кефт.
– Кто говорит? – спросил фараон.
– Люди мудрые говорят.
– А они есть?
– Кто? – Эйе потянулся рукой к финикам и меду.
– Мудрые люди.
– Они находятся даже здесь, в этом помещении.
– В самом деле? – Фараон откинулся чуточку назад, как бы выставляя напоказ свои крепкие, массивные челюсти. И засмеялся. Нет, он захохотал. Нет, он вдруг захлебнулся в смехе.
Глядя на него, начинал смеяться то один, то другой.
Он передавался – этот смех – от одного к другому.