— Однако ты ввел меня в заблуждение, молодой человек.
— Боже упаси, моя госпожа. Но у меня родилась прекрасная мысль.
Она посмотрела в его большие ясные глаза и с едва уловимой насмешкой в голосе спросила:
— Ты хочешь сказать, что в этой юной голове могут появиться чудесные мысли?
Он покраснел и, смущенно указав на правую стену, сказал:
— Я заполню это пространство, изобразив на нем ваше лицо и шею.
— Какой ужас. Боюсь, оно выйдет страшным и некрасивым.
— Оно выйдет столь же прекрасным, каковым оно есть сейчас.
Юноша произнес эти слова с искренним простодушием, и она пристально взглянула на него. Он тут же смутился. Радопис пожалела его, отвела глаза, и в поле ее зрения оказался пруд, расположенный за восточной дверью. Какой же это ранимый юноша, словно непорочная девственница. Присутствие юноши вызывало в ее сердце нежность и умиление. Она взглянула на него и увидела, что юноша склонился над папирусом, но он не полностью погрузился в свою работу, ибо румянец смущения еще не сошел с его лица. Может, ей оставить его и заняться своими делами? Но Радопис испытывала желание поговорить с ним, и она уступила ему.
— Ты с юга? — спросила она.
Юноша поднял голову, его лицо светилось радостью.
— Я из Амбуса, моя госпожа, — ответил он.
— Значит, ты родом из северной части юга. Что же свело тебя вместе со скульптором Хенфером, ведь он с Билака?
— Отец дружил со скульптором Хенфером, и, заметив мой живой интерес к искусству, он отправил меня к нему и отдал на его попечение.
— Твой отец художник?
Юноша немного помолчал и ответил:
— Нет. В Амбусе мой отец работал старшим врачом. Он был знаменитым химиком и бальзамировщиком. Отец открыл много новых способов бальзамирования и составления ядов.
Слушая юношу, Радопис пришла к заключению, что его отец умер. Однако на нее произвело впечатление то, что он открыл способы составления ядов.
— Зачем он изготовлял яды? — спросила она.
— Он использовал их как целебные лекарства, — печально ответил юноша. — Врачи брали у него эти лекарства, но, к сожалению, те в конце концов стоили ему жизни.
— Как это случилось, Бенамун? — спросила она с заметной озабоченностью.
— Я помню, моя госпожа, что отец составил чудодейственный яд. Он все время хвастался, что это самый смертельный из всех ядов и может вызвать смерть жертвы за считаные секунды. Поэтому отец назвал его «счастливым ядом». Затем он провел одну злополучную ночь в своей лаборатории и работал без отдыха. Утром его нашли вытянувшимся на скамейке — душа рассталась с его телом, а рядом с ним лежал пузырек этого смертельно опасного яда. Пузырек был откупорен.
— Как странно! Он покончил с собой?
— Нет сомнения, он выпил дозу смертельного яда, но что именно подвигло его на гибель? Секрет отца ушел в могилу вместе с ним. Мы все считали, что дьявольский дух вселился в него, лишил его разума и он совершил этот поступок в состоянии немощи и смятения. Вся наша семья обезумела от горя.
На его лице отразилась глубокая печаль, он опустил голову на грудь. Радопис пожалела о том, что затронула эту грустную тему, и спросила:
— Твоя мать жива?
— Да, моя госпожа. Она все еще живет в нашем дворце, что в Амбусе. Что же касается лаборатории отца, то после той ночи в нее больше никто не входил.
Радопис вернулась к себе, странная смерть врача Бесара и его яды, запертые в лаборатории, не выходили у нее из головы.
Бенамун оказался единственным посторонним человеком, явившимся на небосводе ее мира любви и спокойствия, он также оказался единственным, кто каждое утро похищал час ее времени, предназначенного для любви. Если не считать этого, Бенамун нисколько не беспокоил Радопис. Дни Радопис проходили в безумной любви. Бенамун погружался в работу, и великий дух искусства оживлял стены летнего павильона.
Радопис с восторгом следила за его рукой, сеявшей семена дивной красоты по всему павильону. Она все время убеждалась в его выдающихся способностях и уже не сомневалась, что он весьма скоро станет достойным последователем скульптора Хенфера. Однажды, собираясь уходить после того, как час позировала ему, Радопис спросила его:
— Тебя никогда не одолевают усталость или скука?
Молодой человек гордо улыбнулся и ответил:
— Никогда.
— Кажется, тобой движет демоническая сила.
На смуглом лице юноши сверкнула лучезарная улыбка, и он спокойно и простодушно ответил:
— Это — сила любви.
Сердце Радопис затрепетало при этих словах, они разбудили приятные воспоминания и вызвали в ее воображении любимый образ, окруженный величием и блеском. Но Бенамун и не догадывался о том, что творится в ее душе.
— Вам известно, моя госпожа, что любовь — это искусство?
— Правда?
Бенамун указал на верхнюю точку ее лба, изображенного им на стене, и сказал:
— Вот здесь моя душа, чистая, без единого пятнышка.
Радопис снова обрела власть над своими чувствами и со злой иронией сказала:
— Но это ведь всего лишь безжизненный камень.
— Он был камнем до того, как мои руки коснулись его, однако сейчас я вложил в него свою душу.
Радопис рассмеялась.
— Ты так влюблен в себя! — сказала она и повернулась к нему спиной. Однако после этого дня обнаружилось, что он любит не только себя. Однажды Радопис бесцельно бродила по саду, подобно мысли, затерявшейся в счастливой мечтательной голове, и вдруг взглянула в сторону летнего павильона. Ей вздумалось позабавиться, и она решила забраться на высокий холм в том месте, где стояли платаны, и заглянуть в окно, через которое был виден рисунок ее лица на противоположной стене. Радопис заметила юного художника у стены и сначала подумала, что тот, по своему обыкновению, увлекся работой. Вдруг она увидела, что Бенамун встает на колени, скрещивает руки на груди и высоко поднимает голову, будто предаваясь молитве, только он уставился на изображение ее лица, выгравированное им на стене.
Инстинкт подсказал ей спрятаться за дерево, откуда она тайком продолжала наблюдать за ним не без удивления и тревоги. Радопис видела, как он встает, будто закончил молиться, и краем рукава вытирает глаза. Ее сердце дрогнуло, она на мгновение застыла на месте посреди мертвой тишины. Время от времени слышалось, как кричат и хлопают крыльями утки, плавая в воде. Радопис обернулась и бросилась к своему дворцу.
Радопис надеялась, что этого не случится, однако она ошиблась. О вероятности такого поворота она догадывалась всякий раз, когда Бенамун честными глазами смотрел на нее, но ей не удалось предотвратить беду. Следует ли ей отослать его как можно дальше от себя? Следует ли ей захлопнуть перед ним дверь дворца под любым предлогом, какой ей вздумается использовать против него? Но Радопис боялась, что может причинить мучительную боль его хрупкой душе. Она не знала, как поступить.
Однако необходимость трудного выбора терзала Радопис недолго. Ничто в безграничной вселенной не могло завладеть ее умом дольше мига, ибо все ее чувства и переживания стали добычей любви, трофеями в руках алчного и нетерпеливого возлюбленного, страсть которого к ней не знала границ. Фараон устремлялся во дворец ее грез, отверг собственный дворец и окружение, не испытывая ни малейшего сожаления. Вместе они уходили от всего сущего, искали пристанища в собственных душах, переполненных любовью, отдавались волшебству и очарованию взаимных страстей, которые пожирали их своим огнем, видели покои, сад и птиц сквозь пелену великого чуда, именуемого любовью. В эти дни Радопис больше всего волновало, что утром, после того как фараон попрощается с ней, она может забыть спросить его, разжигают ли его страсть ее глаза или губы. Что же касается фараона, то он, возвращаясь в свой дворец, вспоминал, что не целовал ее правую ногу с такой страстью, как левую, и сожаление по этому поводу вполне могло побудить его спешно вернуться и стереть из своей памяти эту весьма незначительную причину озабоченности.