— Шейт, что стряслось с тобой? Ради бога, говори, не томи меня дольше. Я лелею надежды и боюсь, что они разобьются о какой-то зловещий заговор.
Рабыня тяжело вздохнула и, жадно ловя воздух, слезливым голосом вымолвила:
— Моя госпожа, моя госпожа. Они подняли открытое восстание.
— Кто поднял?
— Народ, моя госпожа. Люди выкрикивают сердитые и безумные слова. Пусть боги вырвут у них языки.
Радопис перепугалась и дрожащим голосом спросила:
— Шейт, что они выкрикивают?
— Увы, моя госпожа, они совсем лишились рассудка, их ядовитые языки изрекают ужасные слова.
Радопис обезумела от страха и суровым голосом крикнула:
— Не терзай меня, Шейт! Скажи мне честно, что они кричали. О боже!
— Моя госпожа, они упоминали тебя в очень нелестных выражениях. Что же ты сделала, моя госпожа, чтобы заслужить их гнев?
Радопис прижала руки к груди. Ее глаза сделались круглыми от страха. Неуверенным голосом она спросила:
— Я? Разве эти люди разозлились на меня? Разве в этот священный день больше ничто не отвлекло их мысли от меня? Боже милостивый! Что они кричали, Шейт? Скажи правду хотя бы ради меня.
Горько расплакавшись, рабыня сказала:
— Эти обезумевшие грубияны кричали, будто ты сбежала, прихватив деньги богов.
Из стесненной груди Радопис вырвался вздох. Она горестно промолвила:
— Увы, у меня вырвали сердце, оно трепещет от страха. Я больше всего опасаюсь, что желанная победа потонет в шуме и гаме взбешенных людей. Разве они не выглядели бы достойнее, если бы не обратили на меня внимания из уважения к своему повелителю?
Рабыня стукнула себя в грудь кулаком и жалобно произнесла:
— Их ядовитые языки не пощадили нашего повелителя.
Перепуганная Радопис издала крик ужаса и почувствовала, как содрогнулось все ее существо.
— Да что ты говоришь? Неужели им хватило наглости порочить фараона?
— Да, моя госпожа, — рыдая, ответила рабыня. — Какой ужас. Они кричали, что фараон легкомыслен. Им нужен новый фараон.
Радопис обхватила голову руками, будто взывая к помощи, ее тело дрогнуло, словно от страшной боли. В отчаянии она бросилась на диван.
— Боже милостивый, что же это творится? Почему не содрогнется земля, не обрушатся горы? Почему солнце не испепелит весь мир? — вопрошала она.
— Земля уже содрогается, моя госпожа, — ответила рабыня. — Она жутко содрогается. Простой народ сцепился с полицией. Меня чуть не растоптали. Спасая жизнь, я бежала со всех ног и не обращала внимания на стычки. Мне удалось приплыть сюда на ялике. Мои страхи лишь возросли, когда я увидела, что весь Нил усеян лодками. Сидевшие в них люди выкрикивали те же слова, что и те, кто оставался на берегу. Казалось, будто все одновременно договорились показать свое настоящее лицо.
Радопис охватила слабость, на нее хлынула волна удушающего отчаяния, безжалостно топившая убывающие надежды. Она спрашивала свое онемевшее от страха сердце: «Что же случилось в Абу? Как могли произойти столь безрадостные события? Что же взбунтовало людей и толкнуло их на такое безумие? Неужели послание было обречено на неудачу, а ее мечтам суждено погибнуть?» В воздухе витали пыль, мрак и безысходность, предвестники неминуемого зла разлетались во все стороны. Отныне сердце Радопис лишится покоя, ибо смертельный страх вцепился в него ледяной рукой.
— О боги, помогите нам, — воскликнула она. — Неужели мой повелитель вышел к этим людям?
Шейт успокоила ее, сказав:
— Нет, моя госпожа, он не вышел. Он не покинет дворец до тех пор, пока его кара не настигнет мятежную толпу.
— Боже милостивый! Шейт, ты не знаешь, на что он способен. Мой повелитель вспыльчив, он никогда не отступится. Шейт, мне так страшно. Я хочу немедленно видеть его.
Рабыня затряслась от страха.
— Это невозможно, — возразила она. — Вся река забита суднами, переполненными взбешенными людьми, к тому же стража острова окружила берег.
Радопис стала рвать на себе волосы и воскликнула:
— Почему весь мир ополчился против меня, все двери закрылись предо мной? Я устремилась в темную бездну отчаяния. О, мой любимый! Как тебе сейчас приходится там? Как мне прийти к тебе?
Желая утешить Радопис, Шейт сказала:
— Наберись терпения, моя госпожа. Это черное облако пройдет.
— Мое сердце разрывается на части. Я чувствую, как он страдает. О, мой повелитель, мой любимый! Я даже представить не могу, какие события происходят в Абу.
Эти беды сломили Радопис, ее сердце разрывалось от страданий, и она не могла сдержать горючих слез. Шейт растерялась подобному неожиданному проявлению чувств. Она увидела главную жрицу любви, роскоши и капризов в море слез, отчаянно причитавшую, обессиленную горем при мысли о том, что потерпели крушение надежды, которые чуть не сбылись. Сердце Радопис коснулась ледяная рука страха, когда она с тревогой и трепетом задала себе вопрос: «Неужели они смогут заставить ее повелителя идти против собственной воли, лишить его счастья и гордости? Станет ли ее дворец целью для вымещения ненависти и недовольства?» Жизнь окажется невыносимой, если сбудется один из этих кошмаров. Тогда лучше наложить на себя руки, если жизнь лишится блеска и радости. Сейчас Радопис, прежде окруженная любовью и славой, готовилась сделать выбор между жизнью и смертью. Она долго размышляла над этой дилеммой, пока печаль не вывела ее на мысль, которая затаилась в самом дальнем уголке памяти. Вдруг Радопис одолело любопытство, она быстро поднялась, вымыла лицо холодной водой, чтобы не осталось и следа от слез. Она сказала Шейт, что желает поговорить с Бенамуном о некоторых делах. Как обычно, юноша с головой ушел в работу и не ведал о злоключениях, окрасивших весь мир в мрачный цвет. Заметив Радопис, Бенамун пошел ей навстречу, его лицо светилось от радости, но он тут же замер.
— Клянусь вашей несравненной красотой, сегодня вы действительно печальны, — произнес он.
— Вовсе нет, — возразила Радопис и опустила глаза, — мне просто чуть нездоровится. Наверное, я занемогла.
— Очень жарко. Не лучше ли вам посидеть часок у пруда?
— Я пришла к тебе с просьбой, Бенамун, — резко сказала Радопис.
Он скрестил руки на груди, словно говоря: «Я к вашим услугам».
— Бенамун, помнишь, однажды ты говорил мне о чудесном яде, составленном твоим отцом? — спросила она.
— Конечно, помню, — ответил молодой человек, и на его лице появилось удивление.
— Бенамун, мне нужен флакон этого средства, которое твой отец назвал «счастливым ядом».
Удивление Бенамуна стало очевидным, и он тихо спросил:
— Для чего он вам понадобился?
Как можно спокойнее она ответила:
— Я разговаривала с одним врачом, и он проявил интерес к этому средству. Врач спросил меня, не могу ли я раздобыть флакон упомянутого яда, тогда ему удалось бы спасти жизнь больному. Бенамун, я обещала достать этот яд. Обещай мне, в свою очередь, принести мне его без промедления.
Юноша был рад выполнить любую ее просьбу и весело ответил:
— Через считаные часы флакон будет в ваших руках.
— Как это возможно? Разве тебе не придется отправиться за ним в Амбус?
— Нет. Я храню один флакон в моем жилище в Абу.
Невзирая на все беды, обрушившиеся на Радопис, слова юноши пробудили в ней любопытство, и она недоуменно уставилась на него. Юноша опустил глаза, на его лице заиграла краска.
— Я ездил за ним в тягостные дни, когда чуть не исцелился от своей любви и был в глубоком отчаянии. Если бы не расположение, которое вы мне оказали после этого, я теперь уже коротал бы свои дни в обществе бога Осириса.
Бенамун отправился за флаконом. Радопис встала, гордо выпрямив спину, и промолвила:
— Быть может, я приму яд, это лучше, чем иной, более зловещий исход.
Стрела из толпы
Повинуясь велению фараона, Софхатеп отдал честь и вышел, его лицо выражало смущение и страх. Оба советника продолжали стоять, их лица покрылись мертвенной бледностью. Софхатеп нарушил молчание: