— Я вижу, что тебя больше ничто уже не волнует, — сказал он.
Радопис слушала его, но вдруг произнесла:
— Нам следовало пойти за ними.
— Нет, не следовало, — сердито ответил Таху. — Мы оба больше никому не нужны. После сегодняшнего дня никто не хватится нас.
Наивно и спокойно она повторила:
— Она отняла его у меня, она отняла его у меня.
Таху догадался, что она имеет в виду царицу. Он пожал плечами и сказал:
— Ты завладела им, когда он был еще жив. Она вернула его себе мертвым.
Радопис странно посмотрела на Таху.
— Ты дурак, полный дурак. Разве ты не знаешь? Эта вероломная женщина убила фараона, чтобы снова заполучить его.
— Кто эта вероломная женщина?
— Царица. Это она выдала наш секрет и взбунтовала народ. Именно она убила моего повелителя.
Таху молча слушал ее, его уста собирались в издевательской, дьявольской ухмылке. Когда Радопис умолкла, он разразился сумасшедшим, жутким хохотом.
— Радопис, ты ошибаешься, — сказал Таху. — Царица не предавала и не убивала его.
Таху посмотрел Радопис в лицо и приблизился на шаг, она уставилась на него взором, полным оцепенения и недоумения, когда он продолжил:
— Если тебе так хочется узнать, кто изменник, то он стоит перед тобой. Радопис, это я изменник. Я предал фараона.
Его слова не произвели на Радопис того впечатления, которое он ожидал. Они даже не вывели ее из оцепенения. Радопис лишь чуть покачала головой из стороны в сторону, будто желая стряхнуть затянувшийся сон и безразличие. Таху охватил гнев, он грубо взял Радопис за плечи и стал отчаянно трясти ее.
— Проснись, — заорал он. — Разве ты не слышишь, что я говорю? Я — предатель. Таху — изменник. Я причина всех бед.
Тело Радопис неистово содрогнулось, она начала метаться и вырвалась из его рук. Она отстранилась на несколько шагов, посмотрела на его испуганное лицо, в ее глазах промелькнули страх и безумие. Его гнев и раздражение отступили, он почувствовал, как голову и тело охватила слабость. Глаза Таху помрачнели, он тихо и печально сказал:
— Я произношу эти зловещие слова столь искренне, ибо уже хорошо понимаю, что не принадлежу этому миру. Разорваны все узы, связывавшие меня с ним. Радопис, нет сомнений, что мое признание привело тебя в ужас, однако это правда. Мое сердце разбила отвратительная жестокость, мою душу терзают невыносимые муки с той самой безумной ночи, когда я навеки потерял тебя.
Таху умолк, чтобы дать своему встревоженному сердцу успокоиться, затем продолжил:
— Но я тешил себя надеждой, набрался терпения и смирился с неизбежным, решив выполнить свой долг до конца. Затем наступил тот день, когда ты вызвала меня в свой дворец, дабы убедиться в моей преданности. В тот день я утратил рассудок. Моя кровь закипела, меня охватило странное безумие. Безумие толкнуло меня в руки затаившегося врага, и я выдал ему наш секрет. Вот так верный командир стал подлым изменником и всадил своим товарищам нож в спину.
Таху отдался власти чувств, пока вспоминал свое предательство, его лицо искажали гримасы боли и горя. Его снова охватил гнев, и он жестоко посмотрел в ее испуганные глаза.
— Женщина, ты — источник порока и смерти. Твоя красота стала проклятием для всех, кто хоть раз видел тебя. Она истязала невинные сердца и принесла смерть во дворец, где кипела жизнь. Твоя красота потрясла древний и почитаемый трон, взбудоражила мирных людей и отравила благородное сердце. Воистину, твоя красота — воплощение зла и проклятия.
Таху умолк, хотя гнев все еще кипел в его душе. Видя, что ей больно и страшно, он почувствовал облегчение и удовольствие.
— Испытай мучительную боль и унижение, взгляни смерти в лицо. Никто из нас не должен жить. Я давно умер. От Таху не осталось ничего, кроме его славных, расписанных гербами военных форм. Что же касается того Таху, который участвовал в завоевании Нубии и чья храбрость на поле брани заслужила хвалу Пепи Второго, Таху, командира стражи Меренры Второго, его закадычного друга и советника, то его больше нет.
Таху быстро оглядел павильон, и на его лице промелькнуло выражение нестерпимой боли. Он больше не мог вынести удушающей тишины и Радопис, застывшей подобно безжизненной, но прекрасной статуе. Он глубоко вздохнул, подавляя чувство горечи и отвращения.
— Всему приходит конец, но я не откажу себе в самом суровом наказании, — произнес он. — Я отправлюсь во дворец и позову всех, кто хорошо думает обо мне. Я объявлю им о своем преступлении и разоблачу изменника, который выдал своего повелителя, хотя был его правой рукой. Я сорву награды, украшающие мою грудь, я отброшу в сторону свой меч и погружу этот кинжал в свое сердце. Прощай, Радопис, прощай жизнь, которая требует от нас гораздо больше, чем заслуживает.
Сказав эти слова, Таху удалился.
Конец
Едва Таху успел покинуть дворец, как ялик Бенамуна бен Бесара причалил к садовой лестнице. Молодой человек выбился из сил, его лицо побледнело, одежда покрылась пылью. Волнения в городе, свидетелем которых он стал, безудержный гнев взбунтовавшихся людей совсем расстроили его нервы. Лишь с огромным трудом ему удалось пробраться к своему жилищу. Сцены, виденные им, блекли по сравнению с ужасами, очевидцем которых он стал на обратном пути. Юноша вздохнул с большим облегчением, пока шел по тропинкам сада белого дворца на острове Биге. Еще немного, и он войдет в летний павильон. Бенамун был у цели и, полагая, что в павильоне никого нет, шагнул через порог. Однако вскоре он обнаружил свою ошибку, заметив Радопис. Та лежала на диване под своим великолепным портретом, а Шейт на корточках сидела возле ее ног. Но обе хранили жуткое молчание. Он застыл в нерешительности. Шейт почувствовала его присутствие, Радопис повернулась к нему. Рабыня встала, кивнула в ответ на приветствие Бенамуна и вышла из павильона. Просияв от радости, молодой человек приблизился к Радопис, но, когда заметил выражение ее лица, похолодел от тревоги, зародившейся в его сердце, и лишился дара речи. Юноша уже не сомневался, что до его богини дошел слух о событиях в городе и сообщения о страданиях народа оставили печать на ее красивом лице, накинули на него грубое покрывало отчаяния. Он встал на колени, наклонился к Радопис и страстно поцеловал кайму ее одежд. Бенамун смотрел на нее ясными, полными сочувствия глазами, точно говоря: «Я с радостью принял бы на себя твои страдания». Выражение облегчения, появившееся на ее лице, не ускользнуло от него. Его сердце восторженно забилось, лицо зарделось. Едва слышно Радопис сказала:
— Бенамун, тебя долго не было.
— Я пробирался сквозь бушующее море людей, — ответил юноша. — Абу сегодня вспыхнул, языки пламени взмыли высоко, горящие уголья разлетались во все стороны, наполняя воздух пеплом.
Молодой человек засунул руку в карман, достал небольшой флакон и протянул ей. Радопис взяла его и крепко сжала в руке. Она почувствовала, как холод от флакона пробегает по телу и застывает в сердце.
— Мне кажется, что ваша душа страдает больше, чем ей по силам вынести, — услышала Радопис голос юноши.
— Страдания заразительны, — ответила она.
— Тогда берегите себя. Вам не следует печалиться. Почему бы вам не отправиться в Амбус на какое-то время, пока здесь снова не воцарится относительное спокойствие?
Радопис слушала его с деланым вниманием, странным выражением глаз, будто на этом свете видит человека в последний раз и больше никого не встретит. Мысль о смерти овладела ею в такой степени, что она чувствовала себя чужой в этом мире. Она была настолько подавлена, что не ощущала ни капли сострадания к юноше, стоявшему перед ней на коленях, парившему в мире надежд, не подозревавшему, какая судьба скоро настигнет его. Бенамуну казалось, будто она обдумывает его предложение, в его сердце зародилась надежда, пробудились его желания.