– Тебе – может быть. Я же был сыном правителя и готов был отдать за него жизнь. А этот червь, мой отец, меня предал. Я его примеру не последую.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Я убью Тутмоса.
– Совсем спятил?
– Наоборот. Фараон – худший из тиранов, он нас презирает и хочет нашей погибели. И теперь у меня есть цель – с ним покончить.
– Оставь эти бредовые речи, Лузи!
– Я не смирюсь с унижением.
– Ко всему можно приспособиться.
– Ни за что!
Командир-египтянин на них прикрикнул:
– Тихо, вы двое! Не отставать!
Ваал перехватил руку приятеля, готовую ударить. Пленники по очереди подходили к писцу, который сидел, поджав ноги, за низким столиком.
– Твое имя?
– Ваал.
– Армейский чин?
– Простой солдат.
– Семейный?
– Холостяк.
– Клянешься подчиняться фараону и соблюдать законы Египта?
– Клянусь!
– Меняя страну, меняют и имя. Отныне ты будешь зваться Бак, что значит «слуга, работник». Если будешь вести себя хорошо, освоишь какое-нибудь ремесло, получишь жилище и, при желании, женишься. А пока поработаешь с остальными военнопленными.
Бак влился в толпу себе подобных, которых в тот же день было приказано отправить в Египет.
Джехути с удовлетворением наблюдал за переписью, проходившей по установленным царем правилам. Из этих парней, при должном присмотре, выйдут отличные крестьяне.
– Теперь ты! – Писец указал на Лузи. – Имя?
– Ненавижу тебя.
– Это еще что за чушь? Твое имя, быстро!
Лузи плюнул писцу в лицо, перевернул столик, а помощника пнул в голову.
Египетские солдаты тут же набросились на пленника, повалили на землю. А прежде чем вздернуть на ноги, хорошо намяли ему кулаками бока.
– Ты слишком дерзок, – заметил Джехути. – Но мы тебя вышколим.
– И тебя ненавижу!
– Тому, кто ненавидит всех и вся, мой мальчик, суждено отравиться собственной желчью! На первых порах поработаешь с остальными строптивцами на болотах. Там ты наберешься терпения, если, конечно, не подохнешь. А пока будешь числиться опасным.
Сняв с жаровни железный прут с раскаленным клеймом на конце, Джехути приложил его к плечу бунтовщика, однако крика боли не услышал.
Навечно въевшаяся в кожу, эта позорная метка изображала поверженного врага – коленопреклоненного, со связанными за спиной руками.
Бак смотрел на все это с ужасом. Но что он-то может сделать? Будущее его прежнему господину было уготовано отнюдь не радужное.
24
Минмес собрал во дворце Мегиддо местных вельмож, отныне покорных фараону. Те встретили его презрительными, а порой и насмешливыми взглядами. Застенчивый с виду, невзрачный… Из такого можно веревки вить в разговоре, от которого зависит их будущее!
– Мы собрались, дабы определиться с податями, которые регион будет платить Египту ежегодно, – монотонным голосом начал Минмес. – Мы пришлем своего надсмотрщика, он и определит реальный объем богатств, которые вы производите, а именно – золота, серебра, меди, полудрагоценных камней, крупного и мелкого скота, зерновых, овощей, фруктов, вина, лошадей, колесниц, ладана, притираний, благовоний, тканей, металлической посуды, растительных масел, меда, мебели, минеральных и растительных красителей. Наша администрация сообщит, сколько чего передать в казну, и вы своим имуществом и жизнью отвечаете за то, чтобы все было в наилучшем виде исполнено.
У собравшихся перехватило дыхание. Смотритель житниц возразил:
– Эти условия нам не подходят! Ты согласен на торг?
– Нет.
– Нет? Но почему?
– Потому что вы – бунтовщики и собирались завоевать Египет. Фараон победил и мог бы сжечь Мегиддо, а всех его жителей перерезать. Вместо этого Тутмос предлагает мировую и торговые соглашения. На вашем месте я бы по достоинству оценил его милость и то, как вам всем повезло, и скрупулезно исполнял все обязательства.
Пока Минмес, который особо сведущ в хозяйственных вопросах, занимается Мегиддо и прилегающими землями, на диво плодородными, я поручаю Джехути сделать то же самое в Ливане, заявившем о своем желании поддерживать с Египтом добрые отношения.
Мы живем в мире торговцев, готовых продать родную мать, лишь бы процветать посредством своих сделок, более или менее благовидных. Прекрасно это понимая, я притворяюсь, что поддаюсь на уловку, и назначаю умеренные подати, которые тем не менее обогатят Египет. В регионе воцаряется мир, ливанские порты снова торгуют, ни о чем не тревожась.
Если верить донесениям гонцов, дипломатов и шпионов, я не ошибся: покорение Мегиддо принесло мне столько славы и почета, словно я захватил тысячу крепостей. Подчинив своей воле сердце вражеской коалиции, я доказал свою решимость и продемонстрировал боеспособность египетского войска.