На сигнал ответили сразу же. Я подошел к глазку и подождал, пока крышка над отверстием не поднялась с противоположной стороны, и один из ярко-желтых глаз Шехаба поймал звездный свет и сверкнул, когда он посмотрел на меня.
‘Как поживают наши общие друзья?- Тихо спросил я.
- Спят!- так же тихо ответил он и закрыл крышку у меня перед носом. Я слышал, как он возится с засовом на внутренней стороне калитки. Наконец калитка распахнулась. Это был узкий единственный вход, достаточно большой, чтобы пропустить одного человека за раз, если он наклонит голову и будет держать лук на плече. Я заглянул за ухмыляющееся лицо Шехаба и в тусклом свете нескольких масляных ламп, установленных в деревянной решетке, разглядел сонные фигуры охранников ворот. Один или двое из них мирно посапывали. Другой держал один из кувшинов с красным вином, которые я дал Шехабу накануне. Однако теперь кувшин был пуст, и он держал его вверх дном, прижав к груди. Как и остальные его товарищи, он не проявлял никакого интереса к окружающему. Сок красного шеппена, который я подлил в вино, - сильное снотворное.
Первым пятерым из моих людей, которые последовали за мной через калитку, я поручил связать и заткнуть рот стражникам ворот, находившимся в коматозном состоянии, используя для этого направляющие веревки и полоски собственных туник заключенных, засунутые им в рот. Людей, которые следовали за ними, я направил к лебедкам на решетке. Они ухватились за ручки и усилием воли завели их. Массивные ворота застонали и заскрипели, поднимаясь в своих каналах. Как только они поднялись достаточно высоко, остальные наши люди хлынули под них сплошным потоком, держа наготове свое новоприобретенное оружие, но верные моим строгим инструкциям, сохраняя как можно больше тишины. Они не издавали воинственных криков, и сержанты отдавали приказы хриплым шепотом. Но тем не менее топот их сандалий, обутых в бронзу, и бряцание оружия были значительными. Неизбежно, прежде чем все наши люди прошли через ворота и вошли в город, нам бросили вызов стражники Панмаси, которые патрулировали внутренние улицы города. Они прибежали, чтобы исследовать звуки металла о металл и марширующих ног, и сломя голову врезались в наши фаланги. Тихие улицы в считанные секунды превратились в кровавое поле битвы. Рев соответствующих боевых кличей стал непрерывным. Крики " Да здравствует Аттерик Непобедимый!" были немедленно встречены" Рамзес навсегда!’
Наши люди обычно были намного старше низкородных деревенских мальчишек, которыми Аттерик наполнил свои полки, вероятно, потому, что они были более податливы и не были преданы Тамосу и предыдущему режиму. И наши люди уже не были такими крепкими и сильными, как прежде. Но они были опытны во всех искусствах войны, хитрые и дисциплинированные воины, которые знали каждую улицу и переулок города, в котором они прожили большую часть своей жизни. Поначалу нас сильно превосходили по численности свежие молодые войска, которые толпами выходили из своих казарм. Но мои люди умели терпеть. Они сомкнули ряды, сомкнули щиты и мрачно рубили легионы Аттерика. Мы пели наши военные песни, и население Луксора пробудилось ото сна, и они услышали нас. Они услышали имя Рамзеса, и их кровь всколыхнулась. Седобородые старые воины тридцати пяти и даже сорока лет услышали это имя и вспомнили, что они сражались за Тамоса, отца этого человека Рамсеса, и что он был великим и добрым фараоном.
Они также достаточно хорошо знали имя Аттерика, который все еще правил ими тяжелой рукой. Они платили грабительские налоги, которые он взимал с них, чтобы финансировать храмы во славу его самого, и ели черствый хлеб, который был единственным, что они могли себе позволить вместо хорошего красного мяса и вина, которые когда-то были их уделом. Они хранили молчание, когда их старых товарищей согнали вместе и отправили в горы к Воротам мучений и горя, чтобы они никогда не вернулись.