Рос я в одиночестве, предоставленный самому себе; старая негритянка, которая считалась моей няней, была постоянно занята — так же, как и прочие слуги, — а о моем существовании вспоминали только во время обеда или ужина.
Я не любил своей матери; ее сварливый и буйный характер внушал мне страх и отвращение.
Она почти целый день проводила в большой комнате, где стряпали кушанье, окруженная служанками, которые должны были рассказывать ей сплетни целого квартала. Но это доброе согласие госпожи с прислугою часто нарушалось неистовыми сценами: при малейшей безделице она приходила в ярость, кричала, с пеною у рта топала ногами, била посуду, и удары сыпались даже на меня, если я случайно подвертывался под руку.
Испуганный и возмущенный, я убегал тогда в обширный сад, который окружал наше жилище. Мало-помалу он стал любимым моим убежищем. Этот сад, некогда прекрасный, был теперь заброшен и запущен, но природа благословенной страны не переставала расточать ему свои дары: цветы и фрукты водились там в изобилии.
Лежа на траве в тени жасминных или розовых кустов, я проводил целые часы в мечтах и наблюдениях. Я следил за неугомонной деятельностью муравьев и птиц, строивших свои жилища, или прислушивался к резким крикам носильщиков воды и продавцов фруктов на улице, которая тянулась за каменной оградой нашего сада. Мало-помалу у меня возникла мысль, что все существа, люди и животные, чем-нибудь да были заняты, за исключением меня одного, и, раздумывая об этом, я почувствовал невообразимую пустоту и скуку. Эта праздная жизнь с каждым днем стала мне казаться невыносимее, и наконец в одно утро (мне было тогда четырнадцать лет) я пришел к матери и сказал:
— Когда я бываю в саду, то вижу вокруг себя непрерывную работу: муравьи волокут свои яйца, птицы вьют гнезда, на улице люди продают, покупают, бегают по своим делам. Один я никуда не выхожу, ничего не делаю и умираю от скуки. Дай мне, пожалуйста, какое-нибудь занятие.
При этом неожиданном заявлении мать до того удивилась, что расхохоталась до слез.
— Как ты рассмешил меня, Пинехас, — сказала она наконец, утирая глаза. — Чего тебе недостает, безмозглый мальчишка? Ешь досыта, спишь сколько хочешь, играешь. Благодари богов, что они дали тебе мать, которая так хорошо умеет управлять делами, что никогда не нуждалась в помощи и поддержке мужчины. Но если уж тебе так хочется делать что-нибудь, на, возьми эту корзинку с гороховыми стручками и вылущи их.
Я взял корзинку и сел с нею в угол. Но в то время, как пальцы мои лущили горох, мысль улетала далеко.
Я вспомнил праздник Озириса, на котором мы были в прошлом году. Какой гордый и величественный вид имели жрецы! Как все преклонялись перед ними, называя мудрецами и посвященными! Однажды жрец-медик пришел к моей матери во время ее болезни. Он прочитал что-то написанное в свитке папируса, потом назначил лекарство, и она выздоровела. Стоило бы научиться тому, что знают жрецы, а не горох лущить.
С досадой швырнул я корзину и убежал в сад, неизменное место моих размышлений. Грустный и недовольный, бросился на каменную скамью в тени акаций, у самой ограды.
Не знаю, сколько времени просидел там, как вдруг какой-то внезапный шум заставил меня вздрогнуть. Осмотревшись, я с удивлением увидел, что в садовой стене открылась маленькая дверь, так искусно замаскированная, что до той поры я вовсе не замечал ее, и что в пролете ее стоит человек высокого роста, очень внимательно глядя на меня. Незнакомец был одет в длинную льняную тунику и темный плащ. Орлиный нос, желтоватая кожа и курчавые волосы обличали в нем семитское происхождение, а черные глаза, выражавшие энергию и хитрость, ярко блестели из-под густых бровей.
— Пинехас, — воскликнул он, схватив меня в объятия и целуя, усадил опять на скамью и прибавил, смеясь: — Не удивляйся, мальчик, что я знаю твое имя, я — старый друг. Но скажи мне, пожалуйста, что ты здесь один делаешь и отчего у тебя такой грустный вид.
Я смотрел на него с недоверием, но горькие чувства, переполнявшие мою душу, взяли верх над осторожностью, и я ответил:
— Мне скучно, потому что я никогда ничего не делаю. Я хотел бы учиться, сделаться мудрым, как жрецы, уметь изготовлять лекарства, как тот врач, который лечил мать… А она смеется надо мной и дает мне лущить горох.
Лицо незнакомца просияло.
— Ты хочешь стать мудрецом, хочешь знать науку о звездах и свойствах растений, проникнуть в таинства, которые преподают в храмах? Будь покоен, Пинехас, твое желание исполнится, ты научишься всему этому. Но теперь бега и приведи сюда Кермозу, только ничего не говори ей обо мне.