— Останься, Пинехас, я люблю тебя.
Торжествуя, я бросился к ней с раскрытыми объятиями, но, прежде чем успел ее поцеловать, в комнату вошел Мена. Оттолкнув меня, Смарагда бросилась к брату.
— Это неправда, неправда, — воскликнула она, — я не люблю его, я сказала это против воли. Брат, защити меня от этого ужасного человека…
Она судорожно зарыдала и в изнеможении рухнула в кресло.
Ошеломленный Мена вопросительно смотрел на меня. Я увел его в другую комнату и подробно передал ему происшедшую сцену, притворившись, что совершенно не знаю ее причины и могу ее приписать только непонятному капризу молодой девушки. Выслушав меня, Мена с недоумением пожал плечами, но затем обнял меня, назвав своим братом, и пригласил прийти завтра повидаться с невестой.
Когда на следующий день я пришел в его палаты, то узнал, что Смарагда на некоторое время удалилась в храм Изиды, а еще на следующий день невольник принес мне небольшой папирус, на котором были написаны следующие строки: «В храме великой богини меня освободили от власти, которую ты приобрел надо мной, и сказали, что если я хочу сохранить свободу своей воли, то не должна больше с тобой видеться. Избавь же меня от своих посещений и не ищи со мною встречи. Я никогда не буду твоей женой, потому что я не люблю тебя».
Прочитав это послание, я потерял от ярости всякое самообладание.
Несколько дней прошли не знаю как: бешенство и жажда мести до того поглощали меня, что я был глух и слеп ко всему окружающему. Энох возвратился и, по-видимому, был чем-то очень занят и озабочен. Но я думал только об одном: неужели наука бессильна? Если нет, то она должна доставить мне новые орудия для достижения моей цели.
Однажды вечером, мрачный и унылый, я лежал у себя в комнате, как вдруг кто-то сильно потряс меня за плечо.
— Опомнись, Пинехас, и вставай, — произнес голос Эноха. — Как можно предаваться такому бездействию? Пойдем, я хочу представить тебя одному гениальному человеку, который, может быть, составит твое счастье.
Я машинально встал и последовал за ним.
Мы молча прошли сад и многочисленные улицы города; стеснение в груди мешало мне говорить. По выходе из городских ворот нас ждала колесница, мы сели в нее, и Энох погнал лошадей. Быстрая езда принесла мне пользу: вечерний ветер освежил мою пылавшую голову, но сердце продолжало болезненно биться. Я никак не мог свыкнуться с мыслью, что все мои планы уничтожены и Смарагда для меня навсегда потеряна.
Мы остановились у загородного дома Эноха. Невольник принял от нас экипаж и лошадей, а мы вошли в дом. Спутник мой исчез, и я остался один в большой зале, где в первый раз встретился с Аменофисом. Там были приготовлены на столе блюда с жарким, фруктами и сладкими пирожками. Я прошел залу не останавливаясь, поднялся на плоскую кровлю и, облокотившись на перила, стал любоваться чудным видом, который расстилался внизу.
Дача Эноха была построена на холме, и с этой высоты обширный город был виден как на ладони, со всеми своими дворцами, храмами, укреплениями и массивными воротами. Освещенные лунным светом, тихо и величественно катились воды Нила, отражая на своей зеркальной поверхности группы пальм с их густолиственными вершинами, здания, возведенные на берегах, а в самой дали — колоссальный силуэт массивных построек храма Изиды.
Эта грандиозная картина сильно подействовала на мою смятенную душу: я невольно сравнил ад, кипевший в моей груди, с глубоким, божественным спокойствием природы, и при этом все мои бурные чувства словно слились в одно чувство неизмеримой скорби. Я закрыл лицо руками, и слезы хлынули у меня из глаз.
Прикосновение чьей-то руки к моему плечу заставило меня вздрогнуть. Я быстро выпрямился, пристыженный и раздраженный, так как жгучие капли, катившиеся по моему лицу, были смешные и унизительные слезы отверженной любви.
— Пинехас, дитя мое, ты мало доверяешь любви своего отца. Зачем ты хочешь от меня скрыть то, что тебя так сильно огорчает? — сказал Энох, взяв меня за руку.
Я хотел заговорить, но он прервал меня.
— Молчи, я все знаю. Кермоза нашла в твоей комнате холодное и жестокое письмо сестры Мены… Я понимаю твои чувства, так как сам изведал, что неудовлетворенная любовь жжет сильнее, чем раскаленный песок пустыни, и воспламеняет жажду, которую ничто утолить не может. Но, сын мой, от несчастной любви не умирают, если только имеют достаточно твердости и упования, чтоб достигнуть цели: в этом случае человек так же вынослив, как верблюд, который беспрепятственно проходит песчаную степь. Зачем это уныние? Кто тебе сказал, что ты не можешь добиться обладания этой гордой египтянкой помимо ее воли, если не сегодня или завтра, то, по крайней мере, через год. Слушай, я хочу открыть тебе великую тайну, тайну, которая имеет громадное значение для народа Израильского и, может статься, для твоих собственных целей.