Там царствовало необычайное оживление: дворы, сени, лестницы были наполнены невольниками и слугами. Одни всюду посыпали цветами, другие носили корзины плодов, блюда с кушаньями и сластями и амфоры с вином. На внешних дворах расставляли громадные столы для угощения бедняков и простолюдинов. Надсмотрщики, вооруженные палками, распоряжались приготовлениями к пиру.
На нас со спутником никто не обратил внимания, и мы без помехи успели проскользнуть в погреб, двери которого были открыты для удобства слуг, обязанных носить вина к столу. Мы спрятались в самой глубине за огромными амфорами.
После того как я укрылся в засаде, крики народа и стук оружия известили меня о прибытии Мернефты. Вскоре праздничный гул наполнил палаты: пение, музыка, звон чаш и кубков глухо доносились до меня. Минута действовать наступила, я вышел из засады и, вынув из мешка, принесенного моим помощником, ломтики говядины, облил их приготовленной жидкостью, издававшей сильный запах. Затем открыл двери, выходившие в смежные погреба, взобрался на большой пустой ящик и принялся наигрывать предписанную мелодию. Вскоре глухой шорох возвестил приближение неприятеля, и из неведомых тайников хлынула черная масса противных животных. Я стал бросать им приготовленные куски мяса, после чего они пришли в бешенство и бросились наружу. Я не переставал играть, глядя на шествие у моих ног, которое казалось бесконечным. Я знал, что в эту минуту весь Танис наводнен армией мерзких тварей.
Крики ужаса и оглушительный шум возвестили, что начинается война с незваными гостями.
Передав флейту помощнику, я под страхом смерти приказал ему не оставлять поста и проскользнул во двор. Мне хотелось пробраться в комнаты, чтобы собственными глазами видеть Смарагду, расстроенный пир и перепуганную физиономию жениха, воюющего с крысами.
Но я не мог пробраться из-за смятения и давки. Мернефта только что покинул палаты, но на улице еще были слышны голоса его телохранителей, старавшихся проложить путь государю. Приглашенные спешили разъехаться по домам, но лошади становились на дыбы, колесницы сталкивались, носилки опрокидывались; каждый спешил вернуться в свое жилище, осажденное точно так же.
Наконец толпа настолько уменьшилась, что можно было видеть царившее опустошение. Делая вид, будто я прохожий, завернувший с улицы, я прошел двор, перескакивая через кучи убитых гадин. Никто не обратил на меня внимания, потому что все люди, слуги, надсмотрщики, рабы, вооруженные чем попало, отчаянно истребляли крыс и мышей, которые массами покрывали опрокинутые столы и с остервенением грызли разбросанные по земле съестные припасы, пируя на свадьбе Смарагды.
Я поднялся на лестницу и вошел в великолепную залу, откуда только что разбежалась блестящая египетская аристократия.
Посредине возвышался огромный стол, заставленный серебряной и золотой посудой. Но стулья были опрокинуты, кубки, чаши и даже блюда разбросаны по полу, амфоры лежали на боку, проливая ручьи дорогих вин, и везде, где только находилось что-либо съестное, кишели мириады нечистых тварей, пожиравших хлеб, мясо, пирожное, фрукты, с яростным визгом кусая и давя друг друга.
Вдруг одна мысль ножом резанула по сердцу: что, если я увижу Радамеса, укрывающего в своих объятиях юную супругу от мерзких хищников, и ее, прижавшуюся к нему с ответной любовью? Я сжал кулаки и жадным взором окинул залу. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что Радамес, забравшись на буфетный шкаф, с бледным и искаженным от страха лицом махал обнаженным мечом, испускал дикие крики, с проклятиями звал рабов, приказывая окружить его и оборонять палками. Его растерянные глаза и не думали искать женщину, которая только что вверила ему свою жизнь.
Чувство горькой отрады шевельнулось в душе: она грубо отвергла меня, который берег бы ее и лелеял как зеницу ока, чтобы избрать этого низкого эгоиста и труса.
В то же мгновение я увидел и Смарагду, которая стояла, прижавшись спиной к стене в противоположной стороне залы. Она была в великолепной белой одежде, затканной серебром, с поясом из рубинов. Широкое ожерелье и браслеты, осыпанные драгоценными каменьями, украшали ее шею и руки. Лицо ее было смертельно бледно, но не страх согнал с него краску, а гнев и презрение. Стиснув зубы, она сверкающими глазами следила за супругом, поглощенным защитой своей драгоценной особы. Она не замечала даже своей старой няни, которая храбро обороняла госпожу, давя крыс и мышей ногами или тяжелым серебряным блюдом, взятым со стола.
Увидав меня, Смарагда вскрикнула. Я подошел к ней и, скрестив руки, сказал насмешливо: