Изумленные, мы, едва переводя дух, глядели на это необычайное зрелище. Наконец все прекратилось. Пинехас опустился на пол, и через несколько минут глубокий вздох вылетел из его груди.
Он осмотрелся кругом усталым взглядом, встал и расправил свои онемевшие члены. Затем он отлил часть воды, в которую падали искры, в другой сосуд, остальной вымыл себе лицо и руки, намочил в ней же чистое полотенце, вытер им лицо, ноги и руки царевича и, обратясь тогда к фараону, сказал:
— Подойди и убедись, мой могущественный государь, что черные пятна исчезли, а с ними и ужасная болезнь. Наследник твоего престола будет жить, теперь уже нет никакой опасности, и осталась только одна чрезвычайная слабость. Пусть исполняют в точности все, что я назначу, и к сыну твоему вскоре вернутся прежнее здоровье и красота.
Фараон подошел и, убедившись, что царевич спит глубоким и спокойным сном, потрепал Пинехаса по плечу и сказал:
— После Мезу ты величайший маг в Египте. Возьми это в знак моей благодарности за спасение жизни наследника.
Он снял со своего пальца перстень с дивным сапфиром, на котором была вырезана голова Аписа, и передал ему.
— Кроме того, я прибавляю еще три меры золота к обещанным прежде, и дарю тебе трех оседланных коней с моей конюшни, сто коров и сто молодых овец из моих стад. Нехо, ты слышишь мои приказания? Позаботься же, чтобы все это было доставлено Пинехасу.
Пинехас сложил на груди руки, преклонился до земли пред царем и, передав ему записи с предписаниями для выздоравливающего, завернулся в свой плащ и ушел.
Через несколько минут Сети открыл глаза и попросил напиться. Все присутствующие подошли к нему.
— Как ты себя чувствуешь, дитя мое? — спросил Мернефта, наклонившись к нему и целуя его в лоб.
— Совсем хорошо… Только я еще очень слаб, — тихо отвечал царевич. — Мне снилось, будто надо мной витал в воздухе человек, из рук которого струилась на меня свежая и душистая вода. По мере того как она лилась на мои пылавшие члены, я чувствовал, что возрождаюсь к жизни.
— Да, сын мой. Боги послали тебе правдивый сон. Здесь был сейчас великий маг, он возвратил тебе здоровье. Страшная болезнь твоя прошла. Теперь лежи спокойно и не разговаривай, потому что тебе предписаны полный покой и молчание.
Царь ушел, а немного спустя и я отправился домой с замирающим от беспокойства сердцем.
Дома я узнал от старого невольника, что несколько человек из прислуги заболели чумой. Я осторожно прокрался в комнату отца: он спал тяжелым и беспокойным сном. Не желая его тревожить, я прошел к себе и крепко уснул от усталости.
Утром старый слуга разбудил меня и сказал, что отцу плохо. Я побежал к нему и, увидев его распухшее лицо, дикие мутные глаза, судорожное подергивание конечностей, понял, что он подвергся заразе.
Приняв все должные меры в отношении заболевшего отца, я пошел в комнаты матери.
Мать сидела в своей спальне, облокотившись на стол и подперев голову обеими руками. Заслышав мои шаги, она печально взглянула на меня.
— Это ты, Нехо? — произнесла она усталым голосом. — Отец твой также заболел чумой, я знаю… Бедный Ментухотеп. Но я чувствую, что скоро и меня постигнет та же участь: голова кружится, и я не в силах держаться на ногах.
При этих словах я совсем упал духом.
Ильзирис, отец, мать… Неужели я всех их потеряю?
— О, матушка! Не говори так, — воскликнул я, — может быть, это только пустая слабость от огорчения и хлопот… А что Ильзирис?
— Она жива… Разве ты не пройдешь к ней? — сказала мать, в изнеможении падая на подушки дивана.
С тяжелым вздохом я встал и прошел в соседнюю комнату с завешанными окнами.
Там лежала моя сестра, исхудалая и измученная страшною болезнью. Щеки ее и глаза еще пылали горячечным жаром, но чумные пятна уже исчезли. Акка в эту самую минуту заворачивала больную в свежую простыню, намоченную в оливковом масле.
— Как ты себя чувствуешь, Акка? — спросил я, видя, что Ильзирис снова закрыла глаза.
— О, мне-то хорошо, — отвечала старуха, вытирая слезу, — я пью все лекарства, натираюсь оливковым маслом и ем порошок с хлебом. Я сильна, только бы спасти моих добрых господ…
— Милая Акка, — сказал я, потрепав ее по морщинистой щеке, — мы никогда не забудем твоего самоотвержения в эти несчастные дни.
Я возвратился к матери и, видя, что лицо ее горело как огонь, предложил ей выйти на террасу подышать свежим воздухом.
Опираясь на мою руку, она с трудом дотащилась до террасы, но не успела сделать по ней и несколько шагов, как остановилась и схватила себя за бок.