Но ведь она никогда ему не поверит! И Цезарь сказал ей правду:
— Всякий, кого сюда пришлют, не только будет норовить набить свои карманы твоими сокровищами. Он постарается воспользоваться местонахождением Египта, чтобы взять под контроль земли, расположенные восточнее. Такого человека станут страшиться, а затем и подчинятся ему.
Клеопатра подалась вперед, оказавшись на одной линии с орлом, и лицо ее приобрело такое же хищное выражение. У Цезаря возникло ощущение, будто оба они готовы ринуться на него.
— Тогда ты стань этим человеком! Разве этот план не кажется тебе мудрым? Будь моим царем, набей собственные карманы моими сокровищами, и вместе мы подчиним восточные земли. Никто не сможет противостоять нам.
Цезарь, конечно же, думал об этом, он грезил, снова и снова прокручивая в голове эту идею, когда ночами лежал рядом с Клеопатрой. Превосходная идея. Да, нетрадиционная. Небывалая. Совершенно не вяжущаяся с римскими представлениями об управлении. Впрочем, нетрадиционность не остановила бы Цезаря.
Но провернуть такое дело будет значительно легче, если сперва он подчинит парфян, если он завоюет этих длинноволосых конных лучников, уже столько поколений досаждающих Риму. Рим никогда не примет царя, и Цезаря никогда не примут как царя в Риме. Но Рим — не Египет. В Парфии, Иудее, Египте, Мидии — на всех тех землях, которыми он намеревался завладеть, — монархия будет необходима.
— И мы передадим царство нашему сыну.
— В этом нет ничего невозможного.
Клеопатра очаровательно улыбнулась:
— Конечно, в этом нет ничего невозможного. Все, к чему мы приложим соединенные усилия, не может потерпеть неудачу.
Цезарь решил было, что сейчас Клеопатра подойдет и усядется к нему на колени; ему очень нравилось, когда она так делала. Она немного пополнела, раздалась в талии. Беременность придала мягкости ее тугому телу, и эта округлость выглядела очень мило. Но вместо того чтобы приблизиться к Цезарю с лаской, Клеопатра спросила:
— Так ты им заплатишь?
— Кому?
— Твоим легионам. Разве мы сейчас не это обсуждаем?
— Хорошо, хорошо, я буду им платить, если ты согласишься их кормить, — ответил Цезарь, прогоняя мечты. Впервые за много лет ему встретился человек, способный разоружить его. — Твои амбары сейчас полны. Так что это наименьшее, что ты можешь сделать.
— Согласна.
— А когда год спустя Цезарь вернется со своими легионами, амбары откроются и для нас, я полагаю?
— Согласна. Но не задаром. Одним лишь богам ведомо, сколько прожорливых мужчин потребуется, чтобы победить Парфию.
— За небольшую цену. Меньшую, чем платят иностранные купцы.
— Да. За цену, которую платят египтяне. Я просто не хочу терять деньги. А кроме того, я хочу Кипр. Если Арсиноя не стала там правительницей, это еще не значит, что остров не должен вернуться в состав государства моих предков. Вы с Клодием составили заговор, чтобы отнять Кипр у моего дяди. И все ради того, чтобы ты мог отделаться от Катона. Ты стал причиной смерти моего дяди. Я хочу получить возмещение за это. И за утраченные доходы, которые приносил нам этот остров.
— Клеопатра, я не собираюсь выплачивать никакие доходы задним числом.
— Но ты отзовешь оттуда римского проконсула?
— Ладно, ладно.
Какая ему разница? Когда его план вступит в силу, это все так или иначе будет принадлежать ему. Ему, ей, их мальчику. Цезарь мысленно тасовал детали плана, словно элементы головоломки. Некоторых пока что недоставало, но картина начала проясняться.
— Теперь поговорим о мальчике. О царстве. О наших судьбах. Твоей, моей, его. Что заставляет тебя колебаться?
— Ты хочешь получить все и сразу, Клеопатра. Это болезнь, свойственная юности. Я потратил десять лет на то, чтобы подчинить племена галлов. О, я, конечно же, предпочел бы справиться с этим побыстрее. И тем не менее на это ушло десять лет.
— Я не могу ждать десять лет, чтобы выяснить судьбу моего сына. И у тебя в твоем возрасте может не оказаться десяти лет, чтобы решить ее.
— Раз уж мы стали говорить начистоту, то позволь тебе заметить: ты навлечешь на себя гнев Рима, если примешься давить в этом вопросе. Успокойся и доверься мне. Конечно же, ты видишь, что египтяне не испытывают теплых чувств по отношению к Риму. Ты ведь не хочешь, чтобы твой народ ополчился на твоего сына?
— Нет, не хочу. Но это подводит меня к последней просьбе. Я согласна отложить на год вопрос о признании законности нашего сына в Риме. Но в таком случае ты должен кое-что сделать для меня.
Клеопатра знала, о чем он думает: Цезарь никому ничего не должен. Но ему хотелось баловать Клеопатру, словно ребенка, как он баловал бы Юлию и ее малыша, если бы они были живы. Почему бы ему не воспользоваться случаем и не побаловать юную женщину и нерожденное дитя? Он много трудился. Некоторые говорили, будто Цезарь делал все это лишь ради собственного удовольствия. Возможно, это было правдой. Однако же он почти ничего не требовал от других, не считая верности и готовности трудиться. Так почему бы ему не выполнить просьбу этого восхитительного создания, особенно если это поможет упрочить положение его наследника? Цезарь знал: о чем бы Клеопатра сейчас ни попросила, она попросит не для себя, а для семени великого человека, что зреет сейчас в ее теле. Такое случается с незаурядными женщинами, когда они понесут ребенка. С этого момента они навсегда перестают считать себя отдельным человеком, как прежде. Значительная часть их честолюбивых замыслов неизбежно переносится на сыновей. И Клеопатра — не исключение.