Принесли кофей, и Крозельчикюс, прикусив губу, заставил дрожащую руку взять чашку.
– Не возражаете, пан Крозельчикюс? – пропел над ухом мелодичный знакомый голос. Это была Агата. Увидев её, Крозельчикюс неловко вскочил, едва не расплескав кофей на рубашку.
– Конечно, панна Агата, почту за честь.
Глаза Агаты были удивительного цвета – точь-в-точь как прозрачное осеннее небо. И вместе с небом они были богатством, о ценности которого не подозревал никто, даже сама Агата. Только Крозельчикюс мог наслаждаться этой красотой.
– Я почему-то знала, что сегодня встречу вас, пан Крозельчикюс, – с лукавой улыбкой сказала Агата. – Такой хороший день!
И от этих слов сердце Крозельчикюса вспыхнуло тёплым огненным цветком – Крозельчикюс согрелся в одно мгновение, и руки его перестали дрожать. И побледнели мысли о пропавшем гелиофоре и завтрашнем аресте.
И правда, – подумал Крозельчикюс, – такой хороший день!
Агата была девушкой Виташа Бодани, школьного товарища Крозельчикюса. Но однажды она по секрету призналась Крозельчикюсу, что по-настоящему влюбиться сможет только в гелиографиста.
Агата обожала гелиографию. С самым серьёзным видом рассуждала она о достоинствах и недостатках классических композиций и ракурсов, о выборе фокусного расстояния и выдержки, настройке экспозиции. Эти рассуждения её были очаровательно глупы. И в них было столько жизни!
Крозельчикюс не любил гелиографию, но ему нравились гелиофоры и история. Этот маленький парадокс пятнадцать лет назад привёл Крозельчикюса в музей «Дом Нисефора», где он сделал головокружительную карьеру смотрителя архива.
Агата с неподдельным интересом расспрашивала о Нисефоре Ниепце и его опытах, приведших к созданию гелиофора. Крозельчикюс мог рассказать многое: о мучительном поиске гелиораствора; о легендарной первой гелиографии, которая бесследно исчезла вскоре после создания; о передвижных выставках гелиографистов; о Мёренской ярмарке и истоках жёсткого контроля за гелиоискусством…
Ничего этого Крозельчикюс Агате не рассказывал. Когда девушка появлялась рядом, он терял способность выражать свои мысли связно. Да и сами мысли его теряли способность двигаться в нужном направлении. Крозельчикюсу хотелось провалиться под землю от нелепости каждой фразы.
Сделав большой глоток кофею, Крозельчикюс сказал буднично:
– Вообразите, у меня похитили гелиофор.
Агата ахнула. Невольно Крозельчикюс выпрямил спину. Трагическое событие обернулось вдруг поводом для гордости.
– Вероятно, отправлюсь завтра в Штайнграу, – продолжал Крозельчикюс равнодушным тоном. И добавил с улыбкой: – Вы очень рискуете, панна Агата, общаясь теперь с опасным преступником.
Сегодняшний стресс словно что-то сдвинул в Крозельчикюсе. Он совершенно не заикался и сам себе казался интересным и значительным.
– Вам непременно надо всё-всё рассказать Виташу, – уверенно сказала Агата. – Он поможет. Виташ такой славный. Всем помогает. Очень люблю его за это.
Крозельчикюс ревниво нахмурился, слыша такие слова. Но спорить не стал.
5
Квартира Виташа Бодани занимала последний этаж и мансарду самого высокого здания площади Верхнего рынка.
Виташ был младше Крозельчикюса на пару лет. В школе они не особо приятельствовали, да и теперь их странные отношения держались, кажется, исключительно на интересе Агаты к гелиографии. Собственно, всех отношений – редкие встречи в «Зарадли». Виташ обычно бывал доброжелателен, внимательно выслушивал сбивчивые рассказы о малоизвестных документах, найденных в архиве «Дома Нисефора», непринуждённо шутил и как будто не замечал неуместности Крозельчикюса в их маленьком кружке.
Крозельчикюс полагал Виташа типичным представителем золотой молодёжи – бестолковым и инертным; единственным его достижением было удачно родиться. Этого могло хватить, чтобы спасти невиновного человека из лап Штайнграу, но Крозельчикюс сомневался, что Виташ возьмётся ему помочь. Крозельчикюс пришёл сюда только ради Агаты – быть может, сегодня он видел её в последний раз.
Но теперь, разглядывая дорого и безвкусно обставленный кабинет, Крозельчикюс невольно думал о том, что хозяин этого кабинета мог бы выручить его без особых усилий. Как всякий маленький человек, Крозельчикюс искренне верил в безграничные возможности публичных людей, верил, что имелись у них специальные рычаги влияния на всё, происходящее в этом мире. Таким публичным человеком был не Виташ Бодани, но его отец – тот самый Карел Бодани, после обличительной статьи которого в «Лидове новины» Штайнграу официально запретил кинетоскоп и представители Эдисона покинули страну.