Но она старалась недостаточно. И теперь она лежит в мягкой кровати, пытаясь убедить себя в том, что ей нравится — потому что отвращение сводит ее с ума.
— Улыбнись, — слышит она голос. И улыбается. Конечно, она же счастлива, да? Счастлива-счастлива-счастлива.
В голове — ни единого звука. Как будто кто-то скрутил громкость до нуля. Джессика чувствует, как все, что было внутри ее сознания, медленно разрушится. Безумная тряска, столбы пыли, искры, разъедающие внутренности искры. Десятитонные обломки небоскрёбов срываются вниз и пробивают асфальт. Она ощущает это. Чувствует вибрацию. Но кто-то выключил звук, и она не слышит ни отчаянных криков, ни плача, ни стонов.
Джессика правда думала, что сможет придумать план побега — и осуществить его. Она верила в это — и до сих пор верит какой-то частью своего умирающего сознания. Может, именно это и есть причина всех этих разрушений — Надежда на избавление. Она возвышается посреди сознания, светит маяком. И с каждым новым толчком безудержного землетрясения по имени Килгрейв эта башня идёт все большими трещинами.
Джессика не хочет видеть его гаденькую улыбку.
Но ей приходится выполнять приказы — иначе цепи опутывают ее крепче, и на коже появляются новые синяки.
Джессика чувствует, как скрипят мышцы. Каждое движение — усилие. Будто бы она правда превращается в фарфоровую фигурку.
Время течет непростительно медленно. И силы вытекают из неё капля за каплей.
— Расслабься, — бросает он ей, и она безвольно ложится ему на грудь, опускает руку и прикрывает глаза. Возможно, пора уже забыть о внешнем мире. Потерять с ним связь. Навсегда.
Служба спасения не приедет. Её оставили под обломками города –зовы о помощи слышат только такие же жертвы землетрясения. Они не могут ничем помочь ей — и сама она не может пошевелить конечностями.
VII
— Это платье так тебе идёт.
Килгрейв рассыпается на части. Не знает, за что хвататься, как бы удержать себя в руках. Джессика так прекрасна — она светится приглушённым сиянием, переливается, словно алмаз.
Цунами, запертое в теле фарфоровой куклы. И все это — его. Его сокровище. Его спутница. Его продолжение.
Он смотрит на ее платье — ярко-жёлтое, чуть ниже колен, оно будто светится. Джессика источает солнечный свет — болезненно-яркий, ничем не приглушённый. Килгрейв просит её покрутиться — и она вертится, и юбка легко поднимается в воздух, открывая колени.
Его разрывает каким-то горьким счастьем. Когда у него последний раз было что-то подобное? Когда он последний раз касался кого-то — и чувствовал такую крупную дрожь? Такую болезненную привязанность.
— Джессика, — повторяет он, перекатывая это имя на языке. Моя Джессика.
Он подрывается с кресла, сокращая расстояние между ними. Кладет руки ей на шею, поглаживая позвонки большими пальцами. Целует.
Джессика дрожит — и он воспринимает это как знак желания.
Он запускает пальцы ей в волосы и распускает замысловатую прическу. Опускает руки все ниже.
Что же ты с ней делаешь? — спрашивает он сам себя, касаясь синяка на лопатке. Он ощущает это место — вчера, в порыве злости, он прижал её к стене и…
— Все хорошо, — успокаивает он себя. На самом деле, он не хочет причинять ей вреда, не собирается. Это все — для ее блага. Дисциплина, редкие удары. Он и сам знает, что перегибает палку. Нельзя портить такое сокровище. Но это все — не во вред.
Также говорили ему в детстве, проводя руками в перчатке по шейным позвонкам. А потом втыкали иглу — и держали, пока боль все нарастала. Ему говорили, что это проявления любви.
Любовь — это проходить через боль, чтобы достигнуть гармонии. И они с Джессикой прошли. Сначала каждый через свою — а теперь они поделились этой болью друг с другом.
Его Джессика, его сокровище — она побита и потрескана, как антикварная ваза. Но теперь все будет в порядке. Теперь они есть друг у друга. Неостановимые. Идеальные в своей комбинации.
— Ты же любишь меня, да? Скажи, что любишь меня, — просит он, покрывая поцелуями ее шею.
— Я люблю тебя, — говорит она, и он слышит отражение своей страсти в её голосе.
Платье жёлтое. Тепло-жёлтое. Кажется, им нужно на свежий воздух.
***
Утром она заметила очередной синяк. Под лопаткой. Он пульсировал фиолетовым пятном на неестественно бледной коже.
Но его не заметил Килгрейв. Он в этот момент смотрел в другую точку. То на лицо, то на руки — то в шкаф. Выбирал новую упаковку своей игрушке.
Обычная процедура — он облачает её в очередное платье (она чувствует себя моделью с постера дерьмового шоу), говорит комплименты, целует (повезет, если только в губы) — а потом они выходят в свет. Каждый выходной — праздничный день. По будням они заняты делами (она держит его под руку и не забывает улыбаться).
Сегодня они гуляли по набережной — Джессика пыталась вдохнуть свежий воздух. Утром они звонили Триш — и Джессика с улыбкой рассказала, что она в порядке. Да, она только проснулась. Нет, спала хорошо, кушала тоже. Был насыщенный вечер. Она ни в чем не нуждается. Джессика скоро зайдет в гости. Если найдёт время.
А затем у нее затряслись руки — и она скинула звонок. Всхлипы вырывались из лёгких омерзительным бульканьем. Джессика хотела быть сильной — но не умела. Надо было лучше тренироваться.
Килгрейв сел рядом и обнял ее за плечи. Провел руками по позвоночнику. Задержался на шее.
Она знала, что шея для него — самое важное место. Он покрывал шею Джессики поцелуями каждый раз, когда подворачивалось возможность, — иногда даже не желая продолжения. Мог наклониться к ней в ресторане и поцеловать чуть ниже уха, или прервать процедуру чистки зубов, чтобы оставить ей жадный засос.
Разговаривая с Триш, Джессика думала о том, как свернёт Килгрейву шею. Но все эти мечты были далеки от реальности. Возможно, неосуществимы. И сейчас ей приходится идти по набережной, держась за его руку.
Воздух свежий. Морозный.
Он что-то говорит. Она что-то отвечает.
Ответ оказывается неверным.
Дружелюбная улыбка вмиг сменяется гневной гримасой. Он останавливается так резко, что она, делая шаг вперёд, дёргается. Килгрейв в гневе хватает ее запястья и разворачивает к себе. Смотрит в глаза — Джессика видит в них собственное отражение, искаженное гневной пеленой. Из-за этого она вспоминает вкус мыла во рту — и вот, её начинает тошнить.
— У вас все в порядке?
Килгрейв злобно разворачивается в сторону звука — он похож на дикое животное, прерванное посреди охоты, посреди самой ее кульминации. А у Джессики падает сердце — потому что к ним навстречу спешит тщедушный джентльмен.
— Не лезьте не в свое дело, — Килгрейв в ярости, но все пытается держать себя в руках. Джессика ощущает это своими запястьями и потому старается унять собственную панику. Сейчас Килгрейв прикажет что-то ужасное. И человек, искренне пытающейся помочь, пострадает.
Сейчас он спустит на него Джессику, будто бы она –охотничья псина. А потом они вернутся домой — и она забьется в свою будку. До следующей выставки. До следующей охоты.
— Ничего страшного! — она пытается звучать весело, и даже выгибает пальцы — пытается схватить запястьяКилгрейва в ответ. А затем тянется ближе, кладет подбородок ему на плечо. В нос бьёт уже привычный тошнотворный запах. — Пойдем, дорогой.
Килгрейва будто бы бьёт током. Он тут же забывает о прохожем, спешащим удалиться. (Правильно, давай, забудь про него.) Поворачивается к ней — ледяная ярость в глазах сменяется теплом — и эта резкая перемена пугает Джессику слишком сильно. Она пытается не дрожать.
— Хорошо. Но больше так не делай.
Он мягко целует ее в щеку. А потом не сдерживается, притягивает за плечи и покрывает жаркими поцелуями лицо.
Ей кажется, что он вот-вот смоет с нее слой штукатурки. И снова в лёгких поднимется пыль. Снова кашель.
Снова и снова.
От города не осталось и следа — а толчки все продолжаются, поднимая новые и новые облака пыли, мешая обломки гранита между собой. Люди, которые выжили после завала, чувствовали, что силы покидают их. Они теряли волю к жизни.