Это ее не остановит. Потому что, раз уж он жив, он должен ответить за все, что сделал. И Джессика кидается за ним следом, давая волю безудержному желанию причинить боль. Руки сжимаются, по ним идут болезненные спазмы — будто ее окатили ледяной водой — но это придает ей лишних больше сил.
Ей необходимо выплеснуть этот гнев. Она несётся, сметая все на своем пути — подобно цунами, — и слышит, как внутри кричат и толкаются, шумят и машут плакатами, требуя компенсации, ответа.
Ну давай же, Килгрейв, за свои слова надо отвечать. Ты наговорил столько дерьма, — тебе бы следовало вымыть рот с мылом.
XI
Килгрейв смотрит прямо на неё — и не может дышать.
XII
Бумага летит на пол. Джессика замерла — она привыкла цепенеть, когда Килгрейва одолевают приступы ярости.
Немного уважения! Вот, что ему нужно.
Как можно говорить о чем-то столь возвышенном, столь личном, глубоком и красивом — в такой обстановке. Как можно существовать в ней? Килгрейв рвёт и мечет.
Нужно успокоиться.
— Джессика…
Моя жизнь без тебя не имеет смысла. Я не могу без тебя дышать. Такие, как мы, должны держаться вместе.
Он скребёт пальцами по бетонным стенам, возведенным ею между ними. Ещё немного — и они рассыплются. Через пролом можно будет прикоснуться, прикоснуться к ней побитыми, залитыми кровью руками. Эти шрамы — в ее честь.
Нам было хорошо вместе, ведь так? Будет ещё лучше. Присоединяйся ко мне. Я сделаю всё лучше. Усовершенствую все, что могу.
Он снова хочет взять Джессику за руку. Почувствовать. Но она рассыпается прямо перед ним, ускользает, избегает контакта. У нее нет на это никаких причин; у нее нет вообще ничего — ни жизни, ни связей, ни выбора, — только её деструктивное существование. За ней тянется кровавый след из разрушений. А у Килгрейва есть весь мир, которым он готов поделиться.
Изменим нашу жизнь. Сделаем ее не просто роскошной — сделаем ее уютной. Твой дом. Ты там выросла. Помнишь? Мы вернёмся туда, в твое прошлое, и построим будущее заново. Сделаем его счастливым.
Там свежий воздух.
Там зелёные деревья.
Голубой дом. Два этажа. Деревья. Просторные гостиные. Приятные соседи.
Пожалуйста, пойдем со мной.
У Килгрейва в горле застряла штукатурка. Она сыплется ниже и ниже — перекатывается по лёгким. Мешает дышать.
XIII
— И я запрещаю тебе касаться меня.
Килгрейв ненавидит трудности. Он ни разу не сталкивался с ними прежде — не сталкивался с тем, что его приказы не работают, что он не получает вещи в ту же секунду, что попросит о них.
Но Джессика особенная. Килгрейв знал это, знал уже очень давно — но внезапно эта мысль вспыхнула осознанием. Джессика не похожа ни на кого вокруг — даже на него самого. Она способна сопротивлятьсяего воле, способна его волю гнуть.
И уж тем более она не вещь. Не инструмент, не фарфоровая фигурка — нечто большее. Некто больший.
Эта мысль с трудом умещалась в голове. Резкая, внезапная, но как будто очевидная. Он говорит с ней на равных. Потому что она больше не слушается. Потому что теперь ему приходится терпеть каждый ее каприз.
Никаких прикосновений. Килгрейв с трудом держит себя в руках. Что ж. Он терпел — терпел очень долго, и потерпит ещё.
Их отношения разрушены её горьким поступком. Но Килгрейв считает себя великодушным. И он прощает ей эту боль, как она прощала когда-то ему. Теперь её очередь наносить удары. Он не станет её ни к чему принуждать.
Тем более, что теперь он этого не может.
Любовь — ужасная вещь. Он смотрит на оставленные ею синяки и шрамы и улыбается. Вот, значит, каково тебе было. Так приятно. Прикоснись ещё раз.
И ещё. И ещё. Теперь весь контроль за тобой. Упоительно, не так ли?
Он видел любовь по телевизору. Может даже, испытывал в жизни раньше. Но сейчас все было иначе. По-настоящему, болезненно, правильно. Он ощущал эту любовь каждым возможным из физических аспектов — а значит, это чувство было реальным.
Джессика вырвалась из своей фарфоровой оболочки, и он не мог больше сдерживать её. Но это к лучшему, так? Неприкрытая стихия в сто раз соблазнительней.
Но он все ещё держит дистанцию. Даже когда между ними не остаётся преград.
Утомительно. Упоительно.
***
Отвратительно.
Килгрейв старается держать себя в руках. Но получается… совсем не получается.
Он заложил фундамент доверия. Сложил оружие. Сделал все, чтобы, наконец, построить их уничтоженные отношения заново. А она разрушила все его труды — разрушила собственными руками, будто бы это было чем-то… вредоносным.
Измельчила бетон. Втоптала в грязь. Между ударами он пытается набрать в грудь побольше воздуха. А она издевательски касается его снова и снова — дразнит. И каждое касание — больнее лезвия скальпеля.
Не прекращай. Может, это принесет ей хоть немного радости. Может, она передумает.
Влажность в глазах легко объясняется влажностью воздуха.
И её действия — возможно, проявление любви. Да, так можно сказать. Это такая нежность — чем-то похожа на нежность его матери.
Закончилось это шрамами.
XIV
Джессика допустила оплошность.Дала волю эмоциям, жажде мести — единственному, что горело в ней сейчас.
Она опустошена отвращением и страхом. Каждый день — борьба с собой. Чтобы подняться с кровати. Продолжить движение.
Возможность воздать Килгрейву за содеянное соблазнительно плескается перед ней. У нее чешутся руки. Наливаются свинцом. Хочется измельчить его — и при этом хочется лечь, расслабиться и забыть об этом.
Сбежать не получится. Сдаться — тоже. Надо бороться до конца. В ней бушует ураган — она готова выпустить его наружу.
***
Гнев. Рвется наружу, просачивается через пулевое отверстие, через швы, вытекает вместе с горячей кровью. Килгрейв пьян этим гневом. И поэтому теряет голову, рассудок, контроль. И кричит. Безостановочно.
Хватит с него!
Теперь каждый сам за себя.
Он кидается на стены, словно дикий зверь. Физическая клетка покинута — как и клетка одержимости. Хватит с него снисхождения, любви и прощения. Отныне — месть. Воздастся же каждой по её деяниям.
Это был чудесный опыт совместной деятельности. Он побывал на ее месте, доверил ей всего себя — управляй, контролируй, крути, как вздумается. А она болезненно выкрутила ему руки, выломал душу — и бросила. Снова.
Килгрейв смотрит на кровавые раны. Рваную кожу. Сжимает руки в кулаки — костяшки пальцев белеют. И кровь течёт все быстрее.
Джессика пропустила через всё его тело ток. И ещё, и ещё. Держала взаперти, как собаку, и кормила помоями. Где твоя человечность, Джессика?
И ведь она могла просто замучить его физически — но этого ей было недостаточно. Она посчитала необходимым довести эту пытку до конца. И потому отсыпала ему пару грамм надежды. Провела чуть ли не за руку в другую жизнь. Туда, где сама бы хотела побывать.
В лучшую жизнь, Джессика? Ты тоже хочешь туда? Тогда ПОЧЕМУ…
Заставила его сделать доброе дело. Заставила это дело полюбить — мягко улыбнувшись. А потом кинула спичку — и всё, что в нем было, вспыхнуло, словно куча хвороста. И горело, горело, разъедая сознание грязным дымом. Горит, впрочем, до сих пор.
Она втоптала его мечты в грязь. Залила цементом. Сожгла. Уничтожила. Так что взамен он…
По венам течет раскалённый металл. Кожа, кажется, тоже горит. Как смириться с этим? Ледяная игла проходит через кожу снова и снова, стягивая края раны — Килгрейв не ощущает этого. Гнев застилает сознание. И мыслить здраво не получается — он задыхается, захлебывается каждым словом, какое только может придумать. Слова толпятся в голове, подкатывают к горлу.
Те восемнадцать секунд. Были нашей клятвой. А потом ты назвала их ложью.
Металлический каркас с грохотом рушится. Не осталось ничего. Совсем. Пустырь, обломки. Никаких жертв, — кроме самого Килгрейва.