Когда я Вскоре после обеда вернулась домой, сделав последние покупки, то нашла перед нашей дверью огромный, странной формы пакет. Я втащила его в квартиру и, сняв многочисленные слои упаковочной бумаги, обнаружила башню, сделанную из спичек. Тут я поняла, что это, вероятно, башня с часами из Граца. Тут же лежала открытка со свечами, елочными ветками, сердечными поздравлениями и посвящением Руди: «Шедевр столетия — женщине столетия». Я сидела на полу в прихожей и смотрела на эту башню из спичек, эту безвкусицу чистой воды, и думала о бесчисленном количестве часов, потраченных на нее Руди на той веранде, на которую я с таким удовольствием посмотрела бы, но которую не имела права видеть; перед глазами у меня стоял Руди, клейкими руками добавлявший к башне спичку за спичкой, и мне было очень приятно, что он мой друг. Но потом я нашла еще маленький конверт, в него была вложена не открытка, а чистый лист бумаги, на котором было написано: «Я помогал делать этого монстра. Всего хорошего, Бенедикт». Сама не знаю, как долго я просидела на зеленом паласе в передней, снова и снова перечитывая эти несколько слов.
Я отнесла башню с часами в кладовую. Оттуда я и вытащила ее, когда мы закончили ужинать, и между мной и Конрадом пролегла нехорошая тишина.
— Посмотри, — сказала я, — что прислал мне Руди Чапек. Как ты находишь эту башню? Мне она в любом случае ужасно нравится.
Конрад принял напряженную позу. Воротник рубашки был немного великоват, узел серебристо-серого галстука сидел чуть низковато. Поэтому его шея выглядела какой-то тощей. Вид этой шеи вызвал у меня внезапную неприязнь, и я зажмурила глаза.
— Кажется, этот подарок необычайно умиляет тебя, — сказал Конрад саркастически.
— Да нет же! — стала уверять я, ведь я же хотела привести своего мужа в веселое настроение. — Я подумала, что мне следует показать тебе ее только потому, что башня такая забавная.
— Надеюсь, ты не собираешься поставить ее в этой квартире, — сказал Конрад без тени веселья, — я бы советовал тебе после праздников подарить ее детям дворничихи.
— Конрад, — сказала я, — ты знаешь, сколько труда потрачено на эту башню? Если я подарю ее детям, она тут же окажется сломанной.
— Так тебя же это все умиляет!
— Да нет же! А может быть, и да. Не знаю. Возможно, это не тот подарок, который мне нравится, но тот, который я хочу сохранить.
— Тогда поставь башню куда-нибудь, где она не будет маячить у меня перед глазами.
— Я, собственно, и собиралась сделать это. Но твои подарки я тоже поставлю так, чтобы они не маячили перед глазами.
— Пожалуйста, — сказал Конрад.
Обозлившись до слез, я отнесла башню на кухню и прикрыла ее кухонным полотенцем. Из-под него выглядывали цоколь и ворота, все остальное было в красную клеточку. Мне пришло в голову, что Бенедикт, вероятно, принимал участие в изготовлении башни лишь в конце, скорее всего, помогал делать крышу. Я завернула кухонным полотенцем нижнюю часть башни. Мне было ясно, что я предала Руди, чтобы купить благосклонность мужа, чтобы и дальше иметь возможность умалчивать о Бенедикте. Когда я вошла в гостиную, Конрада там уже не было.
Я немного прибралась, а потом пошла спать. Конрад уже лег и погасил свет. Сначала я решила было растопить его неприязнь своей нежностью. Но так как сама я не хотела близости с ним, действовать так показалось мне подлым, и я оставила эту мысль. Как всегда ухватилась за руку Конрада. Он не отнял ее, но она вяло и бессильно лежала в моей руке. Это было хуже, чем любая ругань, я еще долго не спала и глядела в темноте в потолок, который я ощущала до осязаемости близко.
В первый день Рождества мы были приглашены в гости к моим родителям, это приглашение стало уже традицией. Вся семья, включая мою бабушку, бабушку Елену и дедушку Юлиуса, собирается к обеду, чтобы съесть огромного жареного гуся, которого моя бабушка лично приобрела в мясном магазине. Она презирает все замороженные продукты, заказывает свежего гуся уже за несколько недель до праздника и, когда его кладут перед ней, надрывает, вызывая недовольство хозяйки, плавательные перепонки. Если разрыв получается легко, то это безошибочно свидетельствует о молодом возрасте птицы.
Я охотно встречаюсь со своей семьей, но не в этой вымученно-праздничной обстановке. Каждый раз разыгрывается все тот же спектакль.
Нам с Конрадом открыла мама, размякшая от жары, с порозовевшими щеками и растрепавшейся от суеты прической, в переднике, за который она смущенно извинилась. Мы еще снимали наши пальто, а из кухни уже раздавался очередной приказ ее свекрови. Тихо и бестолково сновала туда-сюда бабушка Елена, накрывая на стол не ту посуду. Ее сестра Элла резко выговаривала ей, после чего та под укоризненными взглядами доставала нужные тарелки и с удовлетворением объясняла, что не хватает одного прибора, хотя в общем-то она знала об этом давно.