Этот полумрак за окнами, эти декабрьские дни, непохожие на настоящие, потому что никогда не становится по-настоящему светло, навевали на меня вялость и грусть. Особенно после обильной еды и двух бокалов бордо, свинцовой стеной отгородивших мое сознание. Мой отец рассказывал что-то о работе и о себе, а я пыталась сосредоточиться. Лишь когда он сказал: «Это было хорошее время для нас, твоей матери и меня, когда твоя бабушка ухаживала за дедушкой Юлиусом», — я очнулась. Он говорил тихо, поглядывая на бабушку и Конрада, потом предложил мне пойти в его кабинет. Там он устроился за своим письменным столом, я сидела перед ним и снова чувствовала себя ученицей, вернувшейся домой с плохими оценками.
— Я нахожу, Кристина, — сказал мой отец, — что тебе следовало бы отказаться от твоей странной дружбы с этим странным Руди Чапеком. Не играй с огнем, ведь на карту поставлен твой брак. Я сам совершаю немало ошибок, но как важен брак, мне говорить не надо.
— Кто рассказал тебе о Руди? — спросила я. — Мама? Конрад?
Отец замялся.
— Оба, — ответил он наконец.
— Может быть, еще кто-нибудь?
Отец отрицательно покачал головой.
Нет, дедушка Юлиус никогда не предал бы меня. Конрад обращался за помощью. Отец вправляет дочери мозги — наверное, так он себе это представлял.
— Я замужем уже пять лет, но мне до сих пор еще не известно, как важен брак. Надеюсь, чтобы узнать это, мне не понадобится так много времени, как тебе, — ответила я, ужасно разозлившись.
Мой отец проявил терпение и недюжинное самообладание.
— Кристина, — сказал он, — постарайся исправить все, пока ты еще можешь это сделать. Я смею надеяться, что ты еще не отрезала себе путь к отступлению?
— Вообще-то нет, — ответила я, — если я правильно поняла твой вопрос. Нет, я еще не спала с Руди Чапеком.
Мой отец почувствовал себя неловко от прямоты моего ответа, но вздохнул облегченно.
— У тебя такая приятная жизнь с Конрадом, не разрушь ее по легкомыслию.
— Боюсь, как раз этим я и занимаюсь, — ответила я открыто.
Я не считала, что мне следует щадить отца. Но мне казалось, что я поступаю правильно, выдвигая на первый план Руди Чапека, а Бенедикта Лётца оставляя в стороне. Пусть все они думают, что Руди Чапек — единственная причина происходящих во мне перемен. Я еще не хотела признаться себе, что веду с Руди нечестную игру.
Мой отец, казалось, не терял надежды все-таки вразумить меня. До сих пор я всегда одумывалась, мои ошибки удавалось как-то сгладить. Поэтому он прочитал мне основательный доклад об обязанностях жены, святости брака и необходимости супружеской верности.
Я не прерывала отца, мне было даже приятно его слушать, он говорил гладко, подбирая слова, ни один упрек не был высказан прямо, самое большее — намеком. Я чувствовала, что он заботится обо мне, привязан ко мне, но ничего не понимает ни в моей ситуации, ни в моих проблемах. Напоследок он встал, обнял меня, прижав мою голову к своему плечу.
Я знала, что принесу ему еще много забот и огорчений и что это неизбежно. И в то же время удивлялась его выдержке, его умению вести себя и его убежденности.
Потом мы еще пили кофе и ели, уже почти через силу, штрудель с маком и орехами. В застольной беседе не было обычной непринужденности, она часто прерывалась, все было действительно по-праздничному. После того как к вечеру отгорели свечки на елке моих родителей, мы с Конрадом засобирались домой.
— Я тебе сочувствую, — заметила бабушка Елена, прощаясь, — безо всякой помощи, это ужасно. Ну, да не все Агнес таковы, как Агнес кузины Клары. Верна даже за гробом.
— Помолчи, — сказала моя бабушка.
В начале января я виделась с Руди Чапеком и Бенедиктом Лётцем два раза. В первый раз мы отправились в замок, расположенный в окрестностях Вены, там была выставка из произведений Ренессанса. Мы поехали на автобусе, было жутко холодно. Когда мы наконец прибыли на место, Руди окончательно потерял интерес к цели нашей поездки. Он заявил, что сразу же пойдет в ресторан, мы можем встретиться там после осмотра выставки. Впервые после моего посещения библиотеки я оказалась наедине с Бенедиктом и впервые чувствовала себя смущенной. Для меня это необычное состояние. Мы шли по выставке, почти не разговаривая друг с другом, иногда, как по тайному приказу, останавливаясь перед одной и той же картиной. Через полчаса Бенедикту пришлось сделать перерыв, и мы посидели на двух складных стульях в высоком зале, с темными деревянными панелями на потолке, перед огромным камином; на фоне его темного отверстия выделялась светлая скульптура, изображающая лежащего льва. Мы сидели молча, потом я наконец спросила Бенедикта, не прошла ли у него усталость. «Нет», — сказал он и горько добавил, что мне этого не понять. Через некоторое время мы встали и, прервав осмотр, пошли к Руди. Он был раздражен, отвечал односложно на наши вопросы и потребовал, чтобы в следующий раз учли и его интересы.