Под восьмигранной, покрытой рубероидом шатровой крышей карусели деревянные ржущие лошади, вытянув ноги, прыгали в никуда. «Кто же захочет сесть на них? — подумала я. — Никто, даже дети. Кто качается еще на этих страшилищах с пестрыми седлами?» Через три минуты я тоже качалась, хохоча сначала раздраженно, потом уже без раздражения в незнакомом, сперва тяжеловесном, а потом становившемся все более легким и естественным ритме.
— И-го-го, — кричал Руди рядом со мной, а я ему в ответ: — Всадники не говорят и-го-го. — А он: — А я говорю.
Бенедикту тоже не составило труда вдеть больную ногу в стремя, он даже поднял руку, чтобы мимоходом прикоснуться к моему плечу.
— Еще раз, — сказала я.
— Да, еще раз, — сказал Руди, а Бенедикт ничего не сказал, он просто поехал еще раз вместе с нами.
— Мне хочется чего-нибудь сладкого, — заявила я потом, и Руди купил розовую сахарную вату. Я поднесла гигантскую паутину к лицу и объявила себя невидимой.
— Ищите меня, — потребовала я и протянула Бенедикту шар-зайца, — ищите меня среди других.
— Тебя я найду везде, — сказал Руди.
— А ты? — спросила я у Бенедикта.
— Не везде, — сказал он. Я побежала, лавируя между людьми, остановилась за деревом, держа сахарную вату над головой.
— Я вас вижу, — сказала я, когда Руди и Бенедикт проходили мимо.
— Я не вижу тебя, — ответил Бенедикт и пошел дальше.
— Привет, — сказал Руди, ухватил меня за талию и потащил назад на дорожку.
«Гусеница» была значительно лучше остальных аттракционов. В «гусенице» я могла бы кататься часами. Она поднималась, опускалась, кружилась, ее тело из множества звеньев с дурацкой круглоглазой головой медленно перекатывало по кругу маленькие вагончики.
— Сколько у вас денег? — спросила я у Руди и Бенедикта, которые сидели напротив меня. — У меня ничего нет.
Руди вытащил свой кошелек, озабоченно взглянул, сказал:
— Пусто.
И внезапно между пальцами у него оказалась зажатой бумажка в пятьсот шиллингов.
— Идиот, — проворчал Бенедикт и резко вырвал бумажку из рук Руди.
— Дай сюда, это не твоя, — возмутился Руди.
— Знаю, — ответил Бенедикт. — Я заплачу за следующую поездку.
Я ни о чем особо не думала, когда выбрала самолет на цепях. Он всегда был недостижим для меня, ребенком мне никогда не разрешали влезать в один из круглых горшков, которые взлетали, казалось, до самого неба. Сейчас же мне разрешалось сделать это, никто не мог мне запретить. Лишь когда я уже сидела внутри, мне стало ясно, что Бенедикт не сможет прокатиться на этом аттракционе.
— Мы скоро вернемся, — сказал Руди. Сначала я смотрела вниз, на Бенедикта, он сидел на скамейке и снова держал шар-зайца, с каждым кругом, который мы пролетали, он становился немного меньше. Но вот мы достигли наибольшей высоты, и цепи под нами составили одну плоскость с землей, я уже не понимала, кружится ли у меня голова или я счастлива, а может быть, я растворилась в облаке, парящем над Малым Пратером, в тот момент я забыла о Бенедикте. Когда мы медленно приблизились к земле, Руди ухватился за одну из моих цепей, и мы приземлились, скованные друг с другом.
— Хотите прокатиться еще? — спросил Бенедикт, но Руди ответил «нет», еще прежде, чем я.
Потом мы заглянули в один из ресторанчиков, все уже устроились на свежем воздухе: семьи с детьми, пенсионеры, молодежь. Руди и Бенедикт припали губами к пене в огромных пивных кружках, из пены они вынырнули с белыми усами. Я одним глотком осушила бокал сельтерской воды с вином, мне хотелось пить и вообще делать то, что доставляет мне удовольствие.
— Мы еще не уходим, — сказала я, мои кавалеры застучали кулаками по столу, громко подтверждая это.
— Еще одну сельтерскую с вином для Кристины, — сказал Руди. Когда официант принес полный бокал, Руди кивнул в сторону Бенедикта. — Он изменился, — объявил он, — точнее говоря, он стал совершеннолетним.
— Что? — переспросила я растерянно. — Когда?
— Сегодня, — сказал Руди и вскочил, — у Бенедикта сегодня день рождения.
— Оставь это, — зло сказал Бенедикт, — я же тебе говорил…
— Нет, — закричал Руди, — такое нельзя скрывать.
Он начал громко петь «Happy birthday to you»[32], я стала ему подпевать, а поскольку «dear[33] Benedikt» не сочетался с ритмом, я запела «dear Benny». Руди понравилась моя идея, он считал, что Бенни — это роскошно, теперь он будет говорить только Бенни, а не Бенедикт. Я видела, что Бенедикт страдает.