Здесь когда-то был его дом. Но ему казалось, что с тех пор прошли десятилетия. Пешеходная дорожка, ведущая наверх, в поселок, покрытая гравием тропинка между садами, деревянный дом. Деревянный дом… Он же не сумасшедший! Даже сумерки осеннего вечера не могли до неузнаваемости изменить знакомый силуэт. Но забор и калитка были прежними, он пришел куда надо. Бенедикт открыл калитку, сделал несколько шагов по направлению к дому и тут понял наконец, в чем дело. Веранды больше не было. Она исчезла. Просто снесена.
Новая дверь вела теперь прямо в маленький коридор, который находился между нижним этажом и мансардой. Там, где у Венцеля Чапека была спальня, горел свет. Бенедикт немного постоял перед дверью. Потом постучал.
— А, это ты, — сказал Венцель, — входи.
Спальня не была больше спальней. Она выглядела, как гостиная, мебели было немного: стол, кресло, маленький шкаф. У стены — диван-кровать. Ни единого предмета, знакомого Бенедикту. Швейной машинки тоже больше не было.
— Садись, — сказал Венцель. Потом он посмотрел Бенедикту прямо в лицо, освещенное лампой. — Ты уже знаешь, — констатировал он.
— Да, — сказал Бенедикт.
— Ты был в Италии, когда это произошло?
— Да, — сказал Бенедикт.
— В Венеции? С ней?
— Да, — сказал Бенедикт.
— Так я и думал, — сказал Венцель Чапек и кивнул. — Он все правильно спланировал. И твердо осуществлял свой план. Он даже итальянский учил. Итальянский! Ох уж этот Руди.
Взгляд Бенедикта упал на календарь автофирмы, который висел возле окна. Хотя был уже октябрь, на листке календаря стояло июньское число, самое начало месяца, над цифрой был изображен зеленеющий пейзаж, который пересекала белая лента дороги. Кто-то нарисовал на ней фломастером красный мотоцикл.
— Мотоцикл, — сказал Венцель, — он починил один. Без чьей-либо помощи. Мотоцикл был в полном порядке, в техническом отношении совершенно безупречен. Я бы никогда не поверил, что он на это способен. Наладить такую безнадежную колымагу.
Венцель зажег себе сигарету. Его руки не дрожали.
— В путеводителе он сделал много разных отметок. Вероятно, это места, где он хотел побывать, где он мог встретить вас. Подожди.
Венцель достал из ящика книгу. И положил ее перед Бенедиктом.
— Да полистай же, — потребовал он, видя, что Бенедикт только смотрит на нее, не решаясь взять в руки.
Бенедикт стал медленно переворачивать страницы.
— Да, — подтвердил он, — мы были во всех местах, которые он отметил.
— Ты тоже считаешь, что вы бы встретились? — спросил Венцель.
— Даже не сомневаюсь, — ответил Бенедикт.
— Может быть, все это и имело бы смысл, — сказал Венцель. — Вы бы поговорили начистоту, все трое, он бы и в этом случае внял голосу разума. Я был очень зол на тебя, — продолжал Венцель, — чертовски зол. Но если много размышлять, то приходишь к выводу, что злиться бесполезно, если хочешь хоть что-нибудь понять. Будешь пить пиво?
— С удовольствием, — сказал Бенедикт.
Бутылка была прохладной и о многом напоминала. У Агнес он никогда не пил пива. Теперь он заметил, что ему этого не хватало.
— С тех пор как я остался один, мне не нужно много места, — объяснил Венцель. — Веранду мне пришлось бы отремонтировать. Зачем? Меня же почти не бывает дома. Я снова целыми днями работаю. Ну, а ты чем занимаешься?
— Сейчас я уезжаю в Мюнхен, хочу посмотреть там несколько интересных художественных выставок. Потом отправлюсь в Зальцбург или Грац и поступлю в университет. Может быть, найду какой-нибудь приработок.
— Ты один?
Бенедикт помедлил.
— Да, — сказал он наконец.
— Хорошо, — заметил Венцель.
Они пытались еще поговорить о самых разных вещах, но разговор больше не клеился. Когда Бенедикт встал, собираясь уходить, Венцель еще раз порылся в ящике.
— Я тебе кое-что дам, — сказал он.
Провел ногтем по сгибу на листке бумаги и аккуратно оторвал от него кусок.
«Я понял, что если очень хочешь, то добиваешься своего», — было написано на нем почерком Руди.
— Может быть, тебе это удастся, — сказал Венцель.
Я сознательно настроилась на расставание с Бенедиктом. Оно было предварительным условием моей любви к нему. Я жила у Агнес, моя работа доставляла мне удовольствие. В конце октября от Бенедикта пришла открытка из Мюнхена, он писал, что решил остаться в этом городе, учиться он будет там же.
— В Мюнхене жизнь бьет ключом, — сказала я Агнес, которая тут же начала беспокоиться, — Бенедикту там будет интересно.
После обеда я обычно помогала Агнес по хозяйству, мы покупали у соседей молоко, хлеб и масло, и наши беседы с ними становились раз от разу непринужденнее; потом таскали домой вязанки хвороста и ломали его на дрова. Стояла прохладная погода. Одежда набухала от влаги, вечерами мне с трудом удавалось привести в порядок волосы. Небо было постоянно затянуто тучами, оно казалось теперь ближе к земле, иногда, когда я возвращалась из мастерской, маленький домик Агнес тонул в тумане. В гостиной и спальне были включены теперь электрокамины. «Если вы будете работать здесь, то мы не поедем на зиму в Вену», — сказала как-то Агнес. То, что она говорила «мы», было мне приятно, и в остальном все у нас было в порядке, между нами установилось что-то вроде нового согласия, вызванного тем, что мы обе думали о Бенедикте. Вечерами Агнес рассказывала о Кларе, о Барбаре, о пребывании в доме Клары бабушки Елены, я узнала много неожиданного о своем отце; как-то я спросила, почему судьба Клары была окружена такой тайной. Агнес сама этого не знала. Наша жизнь текла ровно, без особых перемен.