С тех пор меня оставили в покое. Но потом вдруг Конрад, мой муж Конрад, по досадному, но пустяковому поводу сравнил меня с Кларой. Я онемела от неожиданности, услышав это.
Тот день я проводила так же, как и остальные дни недели: сидела дома и пыталась хоть чем-нибудь себя занять. На этот раз стихотворением, которое я принялась сочинять во время последнего летнего отпуска, в час безделья и беззаботности. Первые строчки этого стихотворения я набросала в маленькой синей тетради. Перед обедом, когда я засовывала блузку, подарок для Агнес, в выдвижной ящик — мы им почти не пользуемся, — тетрадь попалась мне на глаза. Я радостно вскрикнула: я же совсем забыла и о тетради, и о стихотворении. Всего четыре строчки, но перечитав их, я пришла в восторг. Просто великолепно. Наспех прибираясь — ведь Агнес придет только завтра, — я таскала тетрадь с собой, но скучная уборка не располагала к сочинению стихов. И я решила взяться за дело после обеда. Завела четвертую симфонию Малера, заварила цветочный чай, взяла жирно пишущую ручку Конрада с черной пастой, которая, по его словам, придает вес каждой фразе, и начала писать. Но вдохновение не приходило. Все, что ложилось на бумагу, казалось таким вымученным, жалким. Примерно через час я торопливо перечеркнула написанное и почувствовала, что к горлу подкатывает волна, способная за секунды превратить меня из жизнерадостного, веселого человека в комок нервов. Мне очень хотелось избежать этого. Я отложила тетрадь, вскочила и оделась, чтобы выйти. Немного прогуляться по городу, что-нибудь купить — это невинное развлечение, к которому я часто и с успехом прибегала, поможет мне отвлечься. Потом зайду за Конрадом в контору.
Я не умею водить машину, добираться же от нашего дома до центра на трамвае довольно долго. Поэтому я взяла такси. Водитель попался разговорчивый, он остроумно критиковал все и вся, это развеселило меня. Выходить не хотелось, я без долгих раздумий решила проехать дальше, чем собиралась, и еще какое-то время наслаждалась обществом шофера. Наконец вышла, направилась к ближайшей телефонной будке, вызвала другую машину и поехала обратно в город. Там купила продукты для ужина, добросовестно учитывая вкусы Конрада. Все это время я была занята тем, что подавляла в себе отрицательные эмоции, стараясь не думать о стихотворении. Случайно наткнулась на магазин, где продавались карандаши, краски, кисти. Захотелось снова взяться за рисование. Несколько лет назад я написала две-три неплохие акварели, просто то, что пришло в голову. Я показала их Конраду, ему даже понравилось. Один бог знает, куда я задевала кисточки и краски; куплю, пожалуй, все заново. Покупка обошлась дороже, чем я думала, и мне пришлось выписать чек. Зато, направляясь с пакетами к конторе Конрада, я опять повеселела. Там я обнаружила только секретаршу, заявившую мне, что господин доктор ушел сегодня пораньше. Сначала я разозлилась, потом у меня сжалось сердце: вчера Конрад неожиданно вызвался пойти со мной на выставку, мало интересовавшую его, но очень привлекавшую меня. Он собирался заехать за мной домой на машине. Я же совершенно забыла об этом!
Когда я пришла, Конрад был в своем кабинете. На выставку мы опоздали. Прежде чем пойти к мужу, я не спеша переоделась.
— Мне очень жаль, — сказала я тихо и остановилась в дверях.
Конрад не поднял головы и лишь кивнул.
— Тебе, как всегда, жаль, — сказал он после паузы, — а я, как всегда, трачу попусту мое рабочее время.
— Но ты ведь уже снова за письменным столом, — ввернула я.
Он не ответил. Я подошла поближе, попробовала заглянуть ему через плечо. Но Конрад проворным движением засунул документы, которые просматривал, под папку и сказал тоном, всегда вызывающим у меня желание позлить его:
— Может быть, ты позаботишься об ужине, я голоден.
Тут я обогнула письменный стол и опрокинула зеленую жестяную коробку, в которой он хранил фломастеры; они покатились, он попытался удержать их, но фломастеров было слишком много, большая часть, соскользнув со стола, разлетелась в разные стороны. Корчась от смеха, я залезла под стол. Там я стала собирать их, ухитрившись при этом развязать у Конрада один из шнурков; потом улеглась на живот, чтобы достать два фломастера, закатившихся под книжный шкаф. Пока я занималась всем этим, придя в необычайно веселое расположение духа, Конрад неподвижно, в напряженной позе сидел на своем стуле; нетрудно было представить себе, какое у него сейчас лицо: губы поджаты, нижнюю губу он покусывает, взгляд не отрывается от черно-серого зимнего пейзажа на противоположной стене. Руки сжаты в кулаки большими пальцами наружу. Я встала и аккуратно разложила перед ним фломастеры, один возле другого.