— Меня от нее просто в дрожь бросает, — говорила Клара Агнес.
В один осенний воскресный день Алоиз Брамбергер нашел мужа Марии Грабер повесившимся на просторном чердаке, за неделю до этого тот исчез. Ужасная находка больше потрясла жителей дома, чем саму Марию. Молча стояла она рядом, пока Брамбергер снимал с веревки окоченевшее тело ее мужа и укладывал на пыльные половицы. Она почти не смотрела на него и ничего не говорила. За покойником приехали из похоронного бюро. Розе Брамбергер пришлось потребовать у Марии Грабер приличную одежду для усопшего. Прошло немало времени, прежде чем вдова расщедрилась на застиранную рубаху и старые полосатые брюки.
— А ботинки? — спросила Роза Брамбергер.
— Зачем? — спросила Мария Грабер и захлопнула дверь.
Клара не присутствовала на погребении. Она боялась похорон и всего, что было связано со смертью. От своего мужа она узнала, что на кладбище был сын Граберов Польдо, работавший где-то в провинции. Он единственный зарыдал, когда на доски дешевого гроба упали комья земли, жена и дочь не проронили ни слезинки. Формальное предложение о помощи, сделанное Виктором, они отклонили.
Уже на следующий день из квартиры Граберов снова раздавалась пронзительная музыка переносного граммофона, который обожали Мария и ее дочь.
— Агнес, ты знала, что есть еще и сын? — спросила Клара. — Я лично не знала.
Той осенью в распорядке дня Клары случались порой изменения. Так как Клара поздно вставала, она почти никогда ничего не планировала на утренние часы. Она слонялась по дому в халате, играла на пианино, но недолго и в основном одни и те же легкие пьесы, разговаривала с Агнес. После обеда она звонила мужу. Она спрашивала: «Как ты думаешь, Агнес, я ему сейчас не помешаю?» — и, не ожидая ответа, вся возбужденная, спешила к телефону. Разговор в основном бывал коротким, а Клара после него непривычно молчаливой. В один прекрасный день она перестала звонить Виктору Вассарею. Если погода была хорошей, то после обеда она спускалась в сад, гуляла, сидела где-нибудь, но недолго, срезала цветы и ветки и расставляла их в вазы. Она радовалась, если встречала Лоизи и с помощью тайных знаков приглашала его к себе. Вечером она говорила Агнес: «Я думаю, сегодня мой муж куда-нибудь пойдет со мной» — и спрашивала, какое платье ей лучше надеть. Едва достигшая двадцати, хрупкая, чуть угловатая, стояла она перед высоким зеркалом, прижимая к себе подбородком шелковые платья, до которых Агнес не осмеливалась даже дотронуться, и капризно заявляла, что они старят ее. Когда же Виктор действительно отправлялся с ней куда-нибудь, что бывало нечасто, она была счастлива и шаловлива, как ребенок, иногда он даже смеялся над ней.
Однажды она спровоцировала на беседу учителя гимназии. Его звали Карл Шперлинг, но со времени выхода на пенсию он представлялся как Шарль Пассеро и давал в некоторых частных домах уроки французского языка. Как-то Клара, проходя мимо, приветствовала его словами «Bon jour», тогда он, отколовшись от мафиозной группировки жильцов, подошел к ней и завязал беседу. В результате он предложил жене хозяина освежить ее знания французского языка. Клара была в восторге от этой идеи, но с большим трудом удалось преодолеть сопротивление Виктора. Теперь она ежедневно не менее часа ходила с учебником грамматики в руках из одной комнаты в другую и бормотала чужие слова, которых Агнес не понимала. Ее восхищение Кларой росло. Два раза в неделю, после обеда, между тремя и четырьмя учитель приходил давать уроки. Агнес следовало приготовить чай с большим количеством пирожных и больше не мешать. Но через несколько недель ее позвали в салон.
— Агнес, — сказала Клара, — сейчас ты будешь учить французскую песню.
Агнес покраснела и ничего не ответила. Она понятия не имела, чего от нее хотят.
— Только не бойся, малышка, — сказал учитель. — Моя дорогая ученица не хочет петь одна и говорит, что у тебя прекрасный голос. В твоем возрасте запоминают и то, чего не понимают.
Так получилось, что Агнес в возрасте пятнадцати с половиной лет выучила песню «Quand trois poules vont au champ»[8], хотя она до сих пор никогда не говорила по-французски. Эту песню она запомнила навсегда. Под веселый смех всей компании она с трудом освоила произношение непонятных слов и пела вместе с Кларой, когда ее не мог слышать Виктор Вассарей; позже она пела эту песню вместе с Барбарой, когда брала ту из приюта. Она с удовольствием пела бы ее и с Бенедиктом, но в то время, когда его можно было научить этой песенке, Агнес его не видела. Во время своего несчастливого брака она постаралась забыть ее, а состарившись, вспомнила вновь, мысленно проговаривая слова, она тихонько напевала лишь мелодию. При этом она видела перед собой Клару, которая при словах «La première va devant»[9] показывала на себя, а когда пела следующую строчку «Lе sèconde suit la prèmiere»[10] — на нее, Агнес. Видела, как они обе веселые и молодые стоят у раскрытого в сад окна.