— Что это тебя так веселит? — спросил Конрад раздраженно.
Я кивнула в сторону салфетки и сказала, что на такое способен только он. Резко рванув к себе чашку с кофе, я расплескала половину, кофе пролился на потертую обивку сиденья; взяв бумажную салфетку, я вытерла его. Перед глазами Конрада снова замаячили ничем не прикрытые пятна от сигарет. Он отодвинул свой стул в сторону.
Вошел смуглый озябший человек с пачкой утренних газет. Конрад купил одну и, аккуратно согнув, положил ее возле себя. Я знала: ему хотелось только одного — вернуться домой и читать эту газету в постели. Его привычки были мне хорошо известны. Я и сама не могла объяснить, почему вдруг рассвирепела.
— Почитай ее, пожалуйста, здесь, — сказала я зло и рывком раскрыла газету. — Начинай же.
— Допивай, — сказал Конрад.
— Я присоединюсь к Peace-Women[12], — заявила я так громко, что на меня оглянулись посетители, сидящие за соседними столиками; говоря это, я показала на крупный заголовок: кампания за ядерное разоружение, против атомной смерти. — Ты же предложил мне чем-нибудь заняться. Я буду перелезать через стены и заграждения из колючей проволоки, спать под полиэтиленовыми навесами, в палатках, готовить чай на лагерном костре, штурмовать взлетно-посадочные полосы, препятствовать выгрузке ракет, часами стоять у бомбоубежищ, я буду делать все, что делают обычные мирные женщины. Ты ведь знаешь, что они даже оставляют своих мужей, чтобы полностью посвятить себя своему делу?
Я наклонила чашку и медленно вылила остатки кофе в блюдце. Я сама казалась себе донельзя отвратительной.
— Принесите счет, — потребовал Конрад.
На меня снова надвинулся туннель.
— Подожди, — сказала я нерешительно, когда Конрад спрятал свой бумажник, — подожди еще хоть минуту.
Конрад молча остался сидеть.
— Ты станешь бороться за меня, — спросила я, — если кто-нибудь или что-нибудь отнимет меня у тебя?
— Да, — сказал Конрад.
— Как? — спросила я.
— По-своему, — ответил Конрад.
Когда мы добрались до машины, действительно пошел снег. Первый снег в этом году, мокрый и быстро тающий. «Завтра, — подумала я, сидя рядом с Конрадом и старательно глядя через ветровое стекло, чтобы не видеть его лица, — завтра все будет казаться лучше».
Я узнала его уже издалека. Он стоял, прислонившись к дереву, и обстругивал маленькую обломившуюся ветку. Хотя он не поднимал глаз, но уже давно меня заметил.
— Привет, Руди, — сказала я. — Что за странное место вы выбрали для встречи?
— Вы же не захотели пойти со мной в кафе, — ответил он и отбросил ветку.
— Надеюсь, я не очень сильно опоздала? — спросила я.
Руди помотал головой.
— Пойдем к городу или в противоположную сторону? — спросил он и указал рукой сначала одно, а потом другое направление.
— В противоположную, — ответила я. Он пошел справа от меня.
— Лучше слева, пожалуйста, — сказала я. Он переместился влево.
Когда я сошла с трамвая, мне пришлось расспрашивать прохожих, чтобы добраться до этой аллеи: движение транспорта было здесь запрещено. Я злилась на себя, на Руди, на это странное свидание, которое казалось мне теперь бессмысленным.
Потом мы не спеша брели вперед, и Руди пытался завязать разговор, а я не торопилась помочь ему в этом; на аллее нам изредка встречались люди: матери с детскими колясками, старики, время от времени какой-нибудь мужчина с собакой; наши ноги скользили по мокрым, бурым листьям, и влажный воздух холодил лицо и руки; тогда я и подумала, что мое решение увидеть Руди Чапека было абсолютно правильным. Я созрела для перемен.
— Я живу здесь, недалеко, — объяснил Руди.
— Приятный район, — сказала я, стараясь не замечать труб близлежащих доходных домов. — Большая квартира?
— Собственный дом, — ответил Руди, буравя куртку кулаками и тихонько посвистывая. — В очень зеленом месте.
Он показал на холм справа, на вершине которого можно было различить черные силуэты голых деревьев. Это произвело на меня впечатление.
— Ты живешь один в доме? — спросила я осторожно.
— Не один, — Руди рассмеялся. — С отцом. Мой друг Бенедикт — вы с ним, вероятно, родственники — тоже живет там.