«Вообще-то вежливостью он не отличается», — подумала я. Впрочем, я ожидала такого ответа. Не теряя присутствия духа, я огорченно закивала, всячески показывая свое разочарование. Больше всего мне хотелось уйти. Но я не сдвинулась с места.
— А вы не знаете никого, кто занимается историей нашей семьи и мог бы мне помочь? — спросила я.
— Нет, не знаю, — ответил Бенедикт Лётц.
— Вы не любопытны, — сказала я. — Вы совсем не хотите узнать, кем мы друг другу приходимся.
— Да, — сказал Бенедикт Лётц и придвинул к себе ящик с заявками, — я не хочу этого знать.
Пока я лихорадочно раздумывала, что бы такое сделать, чтобы, несмотря на его явное нежелание беседовать со мной, остаться и все же разговорить его, он поднял голову.
— Как вы вообще нашли меня? — спросил он.
— Это длинная история, — ответила я.
Я не могла больше откладывать встречу с мамой, мы собирались немного побродить по празднично украшенному в преддверии Рождества центру города. Довольно много времени и сил отнимали у нее общественная деятельность и ведение домашнего хозяйства, которое, пока дедушка Юлиус болел, полностью легло на ее плечи. У отца в общем-то были скромные потребности, возраставшие, однако, незаметно для него самого из-за того, что бабушка Элла, как мне было известно, ежедневно по телефону справлялась, не испытывает ли он в чем-нибудь недостатка.
У нас с мамой хорошие отношения, хотя видимся мы не часто. Слишком уж разные у нас характеры. Постоянное присутствие рядом с мамой моей бабушки с ее властной натурой не позволило полностью развиться ее индивидуальности. Даже сейчас, в зрелом возрасте, она продолжает оставаться робкой, редко решается высказывать свое собственное мнение, а когда делает это, то очень уж неуверенно. Меня это раздражало еще в детстве, а став взрослой, я и вовсе перестала прислушиваться к ее половинчатым советам. Она знает об этом и обижается. Время от времени вся семья собирается, чтобы обсудить какую-нибудь проблему; и когда собравшиеся уже считают, что проблема наконец-то решена, мама неожиданно произносит короткую, сбивчивую речь, в которой подвергает сомнению правильность их решения. Все неприятно поражены; переглянувшись и ничего не отвечая ей, родственники переводят разговор на другую тему. Она тут же затихает и больше ни во что не вмешивается.
Встречаясь со мной, что бывает не часто, она иногда впадает в состояние беззаботной веселости, тогда она кажется гораздо моложе и я замечаю, что между нами есть что-то общее.
Дни перед Рождеством всегда навевали на меня особое настроение. Не только из-за вновь всплывающих в памяти детских воспоминаний и пробуждающихся желаний, а прежде всего из-за неясных ожиданий, смысл которых невозможно точно определить. Однако с тех пор как существует отвратительный обычай уже в ноябре монтировать рождественское освещение, с тех пор как в торговых кварталах, будь то в центре или на окраинах, над проезжей частью улиц и головами прохожих болтаются электрические гирлянды, свечи, елочные ветки и колокольчики, а все витрины так забиты елочными украшениями и товарами, что отдельные предметы просто теряются среди них, адвент[13] утратил для меня значительную часть своей привлекательности. Пара послеобеденных часов, проведенная в созерцании витрин и рождественских гирлянд, отбивает у меня все желания, я оказываюсь просто не в состоянии сказать, что мне еще нужно или чего мне хочется. Синдрома потребления у меня не возникает.
Мама уже ожидала меня, ее лицо выражало укор.
— Ты совсем перестала появляться, — сказала она. — Уже несколько недель ты не навещала нас. Мы с отцом ждали тебя.
— Извини, — ответила я и взяла ее под руку, — это из-за того, что у меня мало времени с тех пор, как исчезла Агнес.
— Как странно, — сказала мама, — она не захотела ухаживать за дедушкой Юлиусом, теперь она больше не приходит к тебе. Найди кого-нибудь другого.
— Нет, — сказала я, — я подожду. Когда-нибудь она снова появится, я в этом уверена.
— Может быть, тебе чем-нибудь помочь? — спросила мама в надежде на то, что я откажусь, что я и сделала.
Мы протискивались через толпу прохожих. Никто из них, казалось, не ощущал ни ожидания, ни радости. Лишь неудовольствие отражалось на лицах этих спешащих, загнанных людей. Я замедлила шаги. Меня очень тревожил один вопрос.
— Как чувствует себя дедушка Юлиус?
— Лучше. Правда ему пока еще нельзя вставать. Он тоже очень скучает без тебя.
Я молчала. Меня мучила совесть из-за дедушки Юлиуса. Я часто думала о нем. Снова и снова собиралась навестить его, но так и не сделала этого. Мне не хотелось, чтобы бабушка расспрашивала меня. Достаточно было вопросов Конрада. К тому же на вопросы Конрада отвечать было легче.