— Бенедикт там будет? — спросила я.
— Привести его будет нелегко, — сказал Руди, — но можно попробовать.
Венцель Чапек встал, протянул руку к люстре и вывернул одну из двух лампочек. Веранда сразу же как будто сократилась в объеме, стала меньше. Исчезли углы; стены, цвет которых стал теперь неразличимым, надвинулись. Венцель, сам не замечая этого, съежился.
Введение сокращенного рабочего дня на его фирме оказалось для него тяжелым ударом. Это произошло неожиданно, ни совет предприятия, ни профсоюзы ничего не сумели добиться. Венцелю в этом году исполнилось пятьдесят, сокращение коснулось всех пятидесятилетних.
— В вашем случае, Чапек, я бы с удовольствием сделал исключение, — сказал бригадир, — именно ваше умение работать мне бы пригодилось. Возможно, все скоро изменится.
Но на это не приходилось рассчитывать. Фирма получала мало заказов, это Венцель знал из источника вполне достоверного, были и увольнения, в основном среди женщин. Вследствие частичной компенсации зарплаты финансовые потери Венцеля не превышали допустимых границ. Он ведь экономил теперь еще больше, чем раньше. Больше всего проблем вызывало то, что он вынужден был меньше работать. Он просто не мог подавить в себе потребность трудиться с раннего утра до поздней ночи, как привык делать на протяжении многих лет. Ежедневно он вставал в полшестого, делал необходимую работу по дому, готовил завтрак. Руди всегда спал до последнего момента, а Бенедикт спускался иногда с мансарды лишь перед полуднем. Без десяти семь Венцель уже находился на рабочем месте, первый перерыв он не затягивал ни на минуту, в полдень ставил в термошкаф свою эмалированную посуду, осторожно освободив зажим крышки, и ел, как будто это было обязательной программой, однообразный обед. Пиво он пил только вечером, дома. В летние дни, когда они работали на улице, Венцель не укладывал, как другие, рубашку под голову, чтобы немного поспать, он прислонялся к стене и, сидя, наслаждался солнцем и теплом, чтобы позже снова быть в форме. Если нужно было делать что-то трудное, он всегда помогал. Но не выскакивал вперед. Венцель Чапек не мог вспомнить, чтобы работа была ему когда-нибудь в тягость. Он должен был трудиться и делал это без внутреннего сопротивления, работа была неотъемлемой частью его жизни.
И вот теперь нужна была лишь половина его сил, другая половина не находила применения. Раньше Венцель всегда сердился, если многое из того, что следовало сделать дома, откладывалось на потом. Но в первые две недели вынужденного безделья Венцель в пылу гнева и разочарования развел дома такую бурную деятельность, что теперь почти нечем было заняться. Сарай для инструментов был построен, снаружи он был оштукатурен грубо, а внутри тщательно. Венцель даже обвел на стене контуры кусачек, молотков и напильников, чтобы заставить наконец Руди вешать все на свои места. Клетки для кроликов утеплены, последние грядки перекопаны, деревянные стены дома пропитаны специальным составом. Непосильной задачей для Венцеля оказалось только обустройство дома. Он не знал, что делать с занавесками, подушками и покрывалами, и давно привык к их безотрадному виду.
В конце концов, Венцель вынужден был признаться самому себе, что зимой ни в саду, ни в доме ему практически нечем больше заняться. Какое-то время он носился с мыслью найти халтуру, но быстро понял, что это занятие не для него. Руди посоветовал ему что-нибудь мастерить, несколько раз Венцель пытался клеить башню с часами, такую, как в Граце, начатую Руди в незапамятные времена, но его негнущиеся грубые пальцы были слишком неповоротливы для спичек, и Венцель отказался от этой затеи.
Сейчас он уже в третий раз перечитывал газету для садоводов-любителей. В эти послеобеденные часы он был дома один. Накануне вечером они засиделись допоздна. Перелистывая газету и просматривая ценные советы, Венцель все время думал о прошедшем вечере. Ему пришлось уговаривать сына еще хоть один последний раз сыграть роль Николо в Сберегательном союзе. Руди находил все это предприятие глупым, смешным и старомодным. И его не соблазнял даже конверт с суммой в двести шиллингов, который обычно тайно, но с многозначительной миной вручался ему председателем после представления. Лишь когда Венцель напомнил ему о матери, которую очень растрогало первое выступление Руди в роли Николо, Руди сдался. Бенедикт, как всегда, категорически отказался идти на праздник.
— Нацепи в этот раз черную бороду, — сказал он Руди с нескрываемым злорадством.
К величайшему изумлению Венцеля, Бенедикт потом все же пошел с ними. Перед этим Руди долго сидел у него в мансарде, Венцель слышал, как они громко спорили. Наконец Руди, громко топая, спустился по лестнице и объявил, что должен уйти пораньше и что переодеваться будет в ресторане. Бенедикт придет вместе с отцом. Венцель никак не мог объяснить себе происходящее. Он в задумчивости вынул из шкафа национальный костюм, который с незапамятных времен был неотъемлемой частью праздника Николо, и стал искать галстук с вышитым оленем. Раньше галстук завязывала ему жена, у него самого ничего не получалось. Сегодня вечером этим занялся Бенедикт. Ему пришлось немало потрудиться, импозантные рога оленя были обращены то вверх, то вниз, прежде чем узел получился до некоторой степени удачным. Потом они под холодным моросящим дождем шагали по узкой дороге поселка к ресторану, находившемуся на плоской вершине холма, посреди большого сада; оттуда открывался прекрасный вид на широко раскинувшийся внизу город.