Венцель пел, не отрывая от них глаз. Он не переставал наблюдать за ними. Во время раздачи подарков оба встали, из-за двигавшихся голов родителей им было плохо видно, что происходит. По искаженному лицу Бенедикта Венцель понял, что того мучает боль в ноге, лицо Кристины выражало веселое удивление. Во время представления они не обменялись ни единым взглядом, переглянувшись лишь тогда, когда началась песня и Руди, освободившись от своего мешка и тем самым от своего невольного маскарада, окруженный детьми, запел во все горло. В своем пришедшем в беспорядок костюме, со сбившимися набок бородой и шапкой набекрень он и сам ненадолго снова стал ребенком, дитя поселка, выросшее в деревянном доме, среди грядок с овощами, плодовых деревьев и ягодных кустов, в окружении запахов красносмородинного вина и горящих веток, компота и толя. Взгляд, проскользнувший между Бенедиктом и Кристиной, был взглядом двух людей, узнающих друг друга в чужом для них мире. То был взгляд, которым Кристина признала бесполезность своей попытки понять этот чужой мир, взгляд, определивший уход Бенедикта из этого мира. Не говоря ни слова, они сошлись в своем отношении к тому, кто принужден был стать на этот вечер Николо; они, правда, любили его, но у них не было с ним ничего общего, точно так же, как со всеми этими садоводами-любителями, фанатиками огородничества, любителями мастерить и строить, с их национальными костюмами и крестьянскими куртками, с их толстыми, неуклюжими женами. В сущности Кристина и Бенедикт находили происходящее довольно комичным, и им было немного жаль всех присутствующих, особенно же Руди Чапека.
Вот что распознал Венцель в этом взгляде, соединившем Бенедикта и Кристину. По тому, как глядел Руди на Кристину, он понял и то, что происходит с его сыном. Чапек еще не знал, кто эта женщина, откуда она здесь взялась, но он твердо знал, что будет бороться с ней.
И все же вечер удался. С огромными шницелями и картофельным салатом, с пивом и терпким вином, с солеными крендельками и шоколадным тортом. Дети скоро совсем расшалились, и матери увели их, чтобы уложить спать. Как обычно танцевали Снежный вальс и танго Жалюзи, во время исполнения которого аккордеонист всегда фальшивил. Председатель общества, как и опасались, затянул йодлер про эрцгерцога Иоанна. Руди сначала кружил Кристину в вальсе, а потом танцевал с ней буги-вуги, и Венцель вынужден был признать, что Кристина выглядела такой же счастливой, как его сын. Бенедикт в это время с рвением опустошал бутылку минеральной воды, на танцующих он не взглянул ни разу. Около полуночи — праздник был еще в самом разгаре — Венцель собрался уходить. Бенедикт и Руди как раз отошли от стола. Дружелюбно улыбаясь, Кристина спросила его о чем-то, он скупо ответил. Потом она замолчала, на них смотрели, все заметили эту чужую женщину; может быть, еще сегодня, а завтра-то уж наверняка, все будут говорить о ней и ее непонятных отношениях с Руди и Бенедиктом, строить предположения, делать сомнительные выводы. Венцель поднялся, объяснив, что ему нужно рано вставать, это была ложь; он подал Кристине руку и сказал:
— У меня есть к вам одна просьба.
— Какая? — спросила Кристина и посмотрела на него выжидательно.
— Не приходите к нам больше, — сказал Венцель Чапек.
Потом он медленно, без особой спешки пошел к выходу.
Венцель разгладил обложку газеты для садоводов и положил ее на стопку предыдущих номеров. Аккуратно сложенные, они лежали на подоконнике, наполовину прикрытые занавеской. Жаль, что так получается, подумал Венцель, ведь все опять наладилось. С тех пор как несколько забылась безобразная история с телевизором, их мужское хозяйство стало вестись по-старому: распределение обязанностей, вечера, как обычно, за шахматами или карточной игрой и скупыми беседами. Венцелю было ясно, что долго это не продлится, что Руди и Бенедикт в любом случае отдалятся от него. Но нельзя было допускать, чтобы это произошло из-за той женщины.
Зимой деревня продувалась всеми ветрами. Не было ни холма, ни леса, который умерил бы их силу. Они проносились над равниной, срывая снег с крыш, заставляя стлаться по земле дым из труб. Ивы на берегах замерзшей речушки, не сопротивляясь, гнулись в любую сторону. Когда жители деревни выходили на улицу, то сделав глубокий вдох, потом уже не открывали рта, чтобы пронизывающий ветер не морозил зубы.