— А может, я даже и рада, — сказала себе Елена. — Я наконец смогу разговаривать с кем-то, отвести душу в разговорах.
Калейдоскоп, игрушка, пряничное сердце с маленьким зеркалом, упаковка нарезанной кокосовой колбасы, пакетик смеси орехов с изюмом были разложены на невысоком буфете в столовой.
Елена все время вынуждена была проходить мимо них. Лишь призвав на помощь все свое самообладание, ей удавалось не схватить один из этих предметов или пакетиков.
— Это для нас обоих, — сказал Юлиус, — кому что достанется, решит жребий.
— На это можно и сыграть, — торопливо предложила Елена, для которой не существовало большего удовольствия, чем играть зимними вечерами в роммé.
— Согласен, — преданно сказал Юлиус Лётц, совершенно равнодушный к роммé. — Но обещай мне, пожалуйста, еще раз, ни слова не говорить Элле о нашей прогулке на рождественскую ярмарку.
— Я еще не сошла с ума, — ответила Елена, — она тут же стала бы моим заклятым врагом.
— Это было бы тебе неприятно?
— Да, — помедлив, неуверенно ответила Елена. — Без нее я как-то теряюсь. Ведь она всегда говорила мне, как следует поступать.
— А к брату ты не обращалась, потому что его советы казались тебе недостаточно серьезными.
— Возможно, поэтому, — ответила Елена. — Мне кажется, у тебя не хватило бы на меня терпения.
— Раньше, пожалуй, и не хватило бы, — сказал Юлиус. — Теперь у меня его достаточно.
— Юлиус, — сказала Елена смущенно, — я знаю, что многое делаю неправильно. Но скажи, откуда мне знать, что кофе должен быть только черным, бифштекс красным внутри, красное вино охлажденным, а коньяк теплым, что к синим брюкам нужны синие носки, что в нагрудный карман домашней куртки не стоит засовывать платочек, а носовые платки следует складывать втрое. Откуда же мне знать, что нельзя сгибать заново собственноручное письмо кронпринца Рудольфа, валяющееся на твоем письменном столе, что чистящее средство не годится для эмалевой табакерки. Кроме того, должна сказать тебе, мои глаза уже далеко не те, что раньше. В некотором смысле можно утверждать, что белый свет для меня померк.
— Но калейдоскоп ты сразу углядела, — возразил Юлиус. — То, что тебе хочется, ты определяешь без труда.
— К сожалению, только теперь, — ответила Елена элегическим тоном, — когда уже слишком поздно. Юлиус, ты, надеюсь, не простудился? Как безответственно было с моей стороны поддаться на твои уговоры и отправиться на эту рождественскую ярмарку.
— Это было просто великолепно, Елена. Ну же, давай неси карты.
— А как мне играть, Юлиус? В очках или без них?
— Решай сама.
— Ну хорошо, тогда без очков. Кто сдает?
— Ты, Елена. Постарайся сдать так, чтобы у нас с тобой оказалось одинаковое количество карт.
Елена с упреком посмотрела на брата. Медленно открыла свои карты. Потом удовлетворенно поправила колоду, оставшуюся после сдачи. В отличие от брата она уже набрала достаточное количество очков, чтобы в первый раз разложить карты. Лампа над круглым столом отбрасывала мягкий свет. В комнате было уютно и тепло. Когда Елена отрывала глаза от карт, то видела перед собой гравюру из «Livre d’heures des Duc de Berry»[16]. Зимний пейзаж, голые, промерзшие деревья, на заднем плане занесенная снегом деревушка, вязанки хвороста, скирда соломы, едва различимая под белой шапкой, овцы, жмущиеся друг к другу, мерзнущие в своем загоне, закутанная в шаль старая женщина, ульи и бочки с селедкой, голуби, клюющие зерна, погонщик с мулом, с трудом пробирающиеся через сугроб, — Елена не различала их, но в ее воображении они занимали положенное им место. На переднем плане, в хижине, которую художник изобразил в разрезе, чтобы можно было заглянуть внутрь, сидела дама и грела ноги у очага; Елена видела ее как большое синее пятно, потому что синим было спадающее пышными складками платье. Казалось, что можно различить даже пламя с длинными желтовато-красными языками. Елена как бы ощущала тепло этого пламени, согревающего ее собственные ноги, это она-то, всегда замерзшая и сидевшая в своей одинокой комнате, завернувшись в одеяла. Взглянув на брата, она впервые с тех пор, пока жила здесь, обнаружила легкий румянец на его щеках, и угрызения совести из-за двух часов, проведенных после обеда на морозе, на обжигающем ветре, исчезли. Время от времени раздавался бой часов, в промежутках слышался лишь тихий шелест карт. Елена Лётц была счастлива.