Но все это не имеет ни малейшего значения, если я не найду работу.
Грейс. Минуты славы
— Улыбайтесь, будьте вы неладны! Улыбайтесь! — кричал мистер Биггерстаф.
На дворе был конец ноября, и мы в студии репетировали постановку к открытию «Запретного города». К этому времени мистер Биггерстаф уже объяснил нам, что мы будем давать по три часовых шоу каждый вечер, с пятью актами танцев, пения и того, что он сам называл «новшествами». Между этими актами будут короткие интермедии «пони», у которых планируется большой музыкальный номер в финальном акте.
— Делаем еще раз! Раз, два, три, четыре… Еще раз! Пять, шесть, семь, восемь! — Он заставлял нас работать у станка, чтобы развить гибкость и силу. — Колени держим четко над ступнями!
Мы медленно садились на шпагат прямо на полу студии.
— Шире! Шире! — требовал Биггерстаф.
Он заставлял нас сворачиваться в немыслимые фигуры и делать это плавно, требовал от нас живости и подвижности.
— Тянитесь! И продолжайте улыбаться, будьте вы неладны! Вас что, никто не учил улыбаться? Покажите зубы! Зубы! Зубы! Больше зубов!
Мистер Биггерстаф сделал меня старшей в ряду. Я присматривала за другими девочками, особенно за своенравной Идой Вонг. Следила за тем, чтобы они выполняли движения точно, не ленились, делая повороты и махи, и держали ритм. Разумеется, это вызывало в других девушках зависть, и порой они не разговаривали со мной по несколько дней, но мне приходилось быть с ними строгой, потому что теперь их успехи были на моей ответственности.
— Репетиции, усердие и стремление к совершенству! — ободрял нас мистер Биггерстаф. Он заставлял нас танцевать, повторять снова и снова. — Я хочу, чтобы ваши прыжки совпадали с сильной долей такта барабанщика, а удары ногами — со слабой. Слушайте! Неужели непонятно?
Все, о чем он говорил, было для меня само собой разумеющимся, но большинство других девушек никогда не занимались танцами. Им приходилось осваивать то, что уложилось в мои тринадцать лет опыта, за шесть недель. Если кому-то из девушек не удавалось быстро запомнить движения, он набрасывался на нее, доводил до слез, но тем или иным способом вынуждал исправиться.
Работа была трудной и долгой. Я забыла о времени. Я забывала поесть. И на несколько чудесных, славных минут ежедневно я забывала о том, как я скучаю по матери и как сожалею о том, что не могу ей написать. Я понимала, что сделай я это — и отец сразу узнает, где я, и силой вернет меня в Плейн-Сити.
— Девочки, пятиминутный перерыв, — объявил мистер Биггерстаф.
Мы сидели рядом, как всегда, и наблюдали за тем, как Эдди разминается перед выступлением, одновременно развлекая нас всякими трюками. Одно танцевальное па он закончил, оставив левую ногу на кончике пальцев позади правой, прижав локти к торсу и растопырив пальцы рук. В ответ на его игривое подмигивание мы все разразились аплодисментами.
Он уже приглашал некоторых девушек на свидания, но никогда не обращался с подобными предложениями ко мне или Элен. Когда я обратила на это ее внимание, она сморщилась, как будто унюхала скисшее молоко в стакане.
После репетиции мы высыпали на улицу. Спустился густой белый туман, из-за которого на улице было непривычно тихо. Голоса переговаривающихся девушек звучали резко, словно полицейские сирены. Девушки скрылись в тумане, а мы с Элен отправились в Чайна-таун. Несмотря на требования мистера Фонга о непременном и постоянном сопровождении Элен в вечернее время, на практике это происходило крайне редко.
В нашем любимом кафе у Сэма By нас ожидала Руби.
— Я умираю с голоду, — объявила она.
В тот памятный вечер на одной из улочек Чайна-тауна между нами установилась невидимая, но очень прочная связь. Мы соединились, как зубцы и шестеренки одного механизма. И теперь, за ужином, могли обсуждать другие, не слишком значимые вопросы.
— У меня на левом виске тонкие волосы и не держат завивку, — открыла свою тайну Руби. — Поэтому я прикалываю гардении над тем ухом.
— А у меня слишком длинные стопы, — пожаловалась Элен, хотя размер ноги у нее был меньше, чем у Руби или у меня.