Вместе с моими сбережениями это составляло сто пять долларов.
— Едем со мной, — с тревогой позвала ее я.
Глаза мамы наполнились слезами.
— Не могу.
— Ты освободишься от него.
Мама покачала головой.
— Не получится. Денег едва хватит тебе одной.
Ее пальцы ласково коснулись моей мокрой от слез щеки.
— А теперь поезжай и не оглядывайся. И не пиши мне. Он не должен узнать, где ты. — Мама пошла к лестнице, ведущей в спальню, остановилась и еще раз посмотрела на меня. — Я почти не помню свою мать, но ее последние слова крепко засели у меня в памяти. Она сказала: «Если разбогатеешь, не трать все без остатка и не гонись за всеми возможностями». — Затем вошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь.
Я выскочила на безлюдную улицу, неся в одной руке чемодан, а другой придерживая ноющие ребра.
Спустя несколько минут я добралась до студии мисс Миллер. Была уже середина ночи, и у нее не горел свет. Я поднялась по лестнице, постучала в дверь и стала ждать.
Она почти не удивилась, увидев меня на пороге. Я нервно ждала, пока она оденется и возьмет ключи от машины. Мы проехали двадцать четыре мили до автовокзала в Коламбусе.
— Береги себя, — сказала она, сажая меня в автобус. — И пришли мне открытку с выставки.
Мы обнялись, и она заплакала. Эта женщина была для меня не просто учителем танцев. Она учила меня концентрировать волю и внимание, помнить, что за пределами Плейн-Сити существует жизнь, и всегда верить в себя.
Я смотрела в окно автобуса до тех пор, пока мисс Миллер не исчезла из виду. Потом выпрямилась и сложила руки на коленях. Я обещала матери не оглядываться, но это не означает, что я выброшу из памяти минуту, пропитанную любовью и добротой, которую она мне подарила. Ее смелость и самопожертвование помогли мне продержаться. Я выдержала в Сан-Франциско, справлюсь и в Лос-Анджелесе.
Мне надо было показывать себя, поэтому иногда я просто танцевала на улице возле ресторанов «Браун Дерби» или «Массо и Франк». Ко мне пару раз подходили мужчины и предлагали работу в кино. Довольно быстро я поняла, что это ловящие момент голливудские авантюристы. Мне как-то даже сказали что-то вроде: «У меня есть кремового цвета „крайслер“ с красными сиденьями. Поехали ко мне, я тебя послушаю!» Руби точно не упустила бы такого шанса побывать в бунгало на холмах, но я не стала этого делать.
Во время просмотров я слышала разговоры претенденток об уроках танцев, актерского мастерства, вокала и владения речью, чтобы говорить, как элита Голливуда.
Я потеряла комнату, потому что вовремя не внесла плату. Хозяин запер дверь и не впускал меня туда, хоть я и говорила, что могу сразу все оплатить. Раз у меня были деньги, почему же я довела ситуацию до такого печального финала? Вот только я поклялась себе не тратить деньги из неприкосновенного конверта. Я точно знала, что стоит только начать, и покатится.
Я была разбита неудачей. Дважды в неделю я ездила на автобусе в Чайна-таун, где в кафе «Сэм Юэнь» на Аламеде могла купить миску супа, салат, три кусочка свинины с рисом и овощами и большой кусок яблочного пирога со стаканом молока за двадцать центов. Такой плотный обед давал мне возможность продержаться день или два. В остальное время я ела сэндвичи с майонезом.
Антияпонские настроения здесь были так же сильны, как и в Сан-Франциско. Каждый раз, когда меня просили пожертвовать деньги на содержание детей, ставших сиротами в результате войны, я сразу вспоминала Руби. Что бы я ни делала, как бы ни сопротивлялась, как бы ни истязала себя тренировками, я не могла избавиться от воспоминаний о той ночи, и она снова и снова вставала у меня перед глазами. Чем хуже у меня обстояли дела в Лос-Анджелесе, тем сильнее я винила себя в том, что произошло с Джо. Он же никогда не воспринимал меня так, как я его. Он наверняка считал меня кем-то вроде младшей сестры Руби, поэтому и водил на «Волшебника страны Оз». Разве молодые люди не возились с младшими сестрами своих девушек, не покупали им сладостей, чтобы впечатлить самих девушек, которые им нравились? Я же тогда все видела, только не позволяла себе этого признать: как он всегда смотрел на нее, с какой слегка утомленной интонацией говорил «А, ты опять? Здорово!», как они вместе сидели на протяжении всех трех шоу в «Запретном городе». Я думала, что он приходил в клуб ради меня, оказалось — ради Руби. Мне все еще было больно, но теперь я во всем винила себя, и это меня убивало. Дело в том, что в ту ночь Руби сказала правду: они не хотели причинить мне боль. Я вела себя как влюбленная дурочка, а они щадили меня, надеясь, что я скоро повзрослею и можно будет сказать мне правду. На первых порах я эту правду принять бы не смогла, как и получилось. А теперь я была в чужом городе, одна, без друзей и без денег. Права Элен — у всего есть свои последствия. Не следовало уезжать из Сан-Франциско, но вернуться было невозможно и даже написать Элен стыдно. Мне было страшно одиноко, но заводить новых друзей не хотелось. От голода у меня путались мысли, и в этом состоянии я убедила себя, что бедному человеку, который, как я, не знает, когда поест в следующий раз, друзья не по карману.