Как только мы с Грейс вышли за пределы Чайна-тауна, настроение мое заметно улучшилось. Никто из соседей, надеющихся заслужить благосклонность моего отца, рассказав о том, что я делала, не наблюдал за мной. Мы пересекли улицу, повернули направо на Шатер и пошли дальше, пока не добрались до вывески: «Прослушивание в „Запретном городе“. Опыт не требуется». Лившаяся с верхних этажей музыка разносилась по всей улице.
— Мы пришли, — сказала я.
— Пойдем со мной. Попробуем вместе!
Я покачала головой.
— Не могу. Я не умею танцевать.
— Здесь сказано, что опыт не нужен. Мы будем держаться вместе, обещаю.
И тут, прежде чем я начала протестовать, Грейс взяла меня за руку. Я не ожидала от нее такого жеста и вздрогнула. Она что, не знает, что прикасаться вот так к другому человеку — верх грубости? Наверное, не знала, потому что ободряюще улыбнулась и потянула меня вверх по лестнице. И я вырвалась из своей клетки, из самой себя настолько, что последовала за ней, словно это я была потеряна и одинока. Или, может быть, дело было в том, что она отчаянно боялась идти туда одна.
В большом фойе рабочие, одетые в мешковатые штаны, майки и малярные шапки, носили доски и разные строительные материалы. За столом, сколоченным из мелкого бруса и листа фанеры, сидела китаянка, которая выдала нам бланки. Мы записали наши имена, рост, вес и возраст. Я указала свой адрес, а Грейс — гостиницу в сомнительном районе. Женщина, она не могла меня не узнать, взяла листок Грейс, внимательно его просмотрела и спросила:
— Тебе семнадцать? — даже не трудясь посмотреть ей в лицо.
— Это хорошо?
— У нас есть и моложе. Мы не хотим, чтобы вы были слишком молодыми. Можете переодеться в комнате справа, — произнесла она, указывая на коридор. — Когда закончите, присаживайтесь и ждите вместе с другими девушками, которые пробуются сегодня. Вас позовут, когда будут готовы. — Она не стала уточнять, кто именно будет готов.
Я задержалась у стола, а Грейс отправилась прямо по коридору.
— Если я получу работу, какая будет оплата? — спросила я.
— Двадцать долларов в неделю, — ответила женщина. Я почти слышала непроизнесенные слова, которые сочились сквозь ее губы. «Можно подумать, тебе нужны эти деньги». И она тут же вернулась к своим бумагам.
Я могла бы развернуться и уйти, но была заинтригована. А вдруг я смогу?
Я двинулась за Грейс. Она зашла в дамскую комнату и стала переодеваться в короткий нежно-розовый комбинезон с рукавами-фонариками и шортами.
— Я сама сшила, — с гордостью заявила она. — После того, как увидела такой на Элинор Пауэлл в «Рожденной танцевать». Правда, в черно-белом фильме не поймешь, какого цвета комбинезон, но мне подумалось, что этот цвет мне подойдет.
Я не часто ходила в кино, поэтому не знала, что ответить. Она взглянула на себя в зеркало, поправила кудри и подкрасила разбитую губу. Я бы никогда не позволила себе такой грубости, как расспросы о том, что с ней могло случиться, но она повернулась ко мне, нахмурилась и задала совершенно неприличный вопрос.
— А ведь ты не знаешь, как прихорашиваться, да? — И усмехнулась.
Покопавшись в своей сумке, Грейс вытащила розовую ленту для волос и зажала ее губами. Повернув меня к зеркалу, она поправила мои волосы, затем взяла ленту, завела ее мне за шею и завязала у меня на макушке, украсив узел крупным бантом.
— Так-то лучше! — заявила она. И была права, потому что розовый оживил цвет моего лица.
Мы вышли из дамской комнаты и двинулись на звуки музыки и ритмичного топанья. В конце коридора я увидела каркасную деревянную конструкцию, которая напоминала стойку бара. За ней находилась большая центральная комната. Сцена была уже закончена. В комнате еще шел ремонт, но, глядя на вырисовывающиеся контуры, я поняла, что это место будет напоминать ночной клуб в Шанхае, где я когда-то танцевала фокстрот…
На сцене, словно впервые до нее дорвался, молодой китаец лет двадцати шести-двадцати семи, в кремовых брюках и голубой льняной рубахе, скользил, кружился и отбивал чечетку. Его руки казались одновременно напряженными и расслабленными. Стук его подошв, когда они касались паркета, волнами разносился по всему полу и отдавался у меня в позвоночнике. Его набриолиненные волосы блестели, но танец растрепал прическу, и несколько прядей падали на лоб. Это заставляло его вскидывать голову после каждой танцевальной фразы, чтобы волосы не закрывали ему глаза. Он был высок, почти метр восемьдесят, что для китайца редкость. Он танцевал без музыки, но ноги выбивали все убыстряющийся ритм. Рра-та-та-та-та, тат, тат, поворот, скольжение. Теперь его руки и ноги двигались, как лопасти ветряной мельницы.