— Здесь мы задаем вопросы, милочка, — уведомил меня агент Холт.
Ох как бы мне хотелось хорошенько съездить ему по физиономии, но надо было держать себя в руках.
— Ваши родители доставляли питание и топливо японским судам в море? — продолжил допрос агент Паркер.
— Нет.
— Они прятали японцев в своем доме?
— Нет.
Меня допрашивали два дня подряд. Задавали одни и те же вопросы, а я давала на них одни и те же ответы, улыбаясь самой лучезарной улыбкой из арсенала Принцессы Тай. Однако все мои вопросы натыкались на непроницаемую стену молчания, ответные нападки или угрозы. Когда я спрашивала, могу ли я выйти в туалет, они поджимали губы и отводили глаза. На вопрос, кто на меня донес, агент Холт сострил:
— Ты же знаешь, что такое дружба, милочка: ложь, предательство и разочарование.
И эти слова сузили круг подозреваемых до… кого? Иды? Чарли? Эдди? Кого-то из сестер Лим? Музыканта из оркестра? Может, Монро? Или кто-то из мужчин, с кем я встречалась после того, как стала Принцессой Тай, что-то заподозрил и поделился с кем-то своими мыслями, случайно попав в точку?
Когда агенту Холту надоели мои вопросы, он пригрозил:
— Здесь есть люди построже нас. Ты хочешь оказаться в такой же комнате с ними?
Он действительно собирался исполнить свою угрозу? Мне не хотелось узнать это на практике, поэтому я решила стать немного сговорчивее.
Когда агент Холт стал наседать на меня с вопросами насчет того, почему моя семья всегда предпочитала жить возле военно-морских баз, я ответила:
— Там жилье дешевле.
Этот ответ ему не понравился.
— Итак, как давно ты и твоя семья шпионят за Америкой?! — проорал он, приблизив лицо почти вплотную к моему.
На ночь меня заперли в камеру, поставив туда поднос с едой. Мне было нельзя пользоваться телефоном, мне не дали одежды, зубной щетки или расчески. Я не плакала только потому, что внутри меня все кипело. Кто-то меня сдал. Я повторяла это снова и снова, всю ночь. Потом, устав от этого, я вспомнила высказывание, которое часто говорила мама: «Саки наита карасу га мо варау» — «Ворона, только что проливавшая слезы, сейчас уже заливается смехом». Она объясняла это тем, что в японском языке слово «плакать» звучит совсем как птичий крик, хоть и пишется оно иными иероглифами.
«Вороны умны и сильны, они выживут в любых обстоятельствах, — говорила она. — Не забывай, Кимико, что гайдзины, белые, не понимают, плачем мы или смеемся, потому что не видят в нас людей. А это значит, что ты всегда можешь вылететь на свободу и снова смеяться в открытом небе».
На третье утро меня снова привели в комнату без окон. Я остро чувствовала, что мое тело не мыто, особенно неприятно было ощущение во рту. Я приготовилась к очередному допросу. Потом вошли агенты, собранные и целеустремленные.
— Мы будем говорить с тобой прямо, — начал агент Паркер. — В Аризоне есть специальный лагерь для интернированных, он называется Леапп. Там мы держим япошек, которых подозреваем в предательстве. В этом лагере сейчас находятся твои родители.
— Они живы? — Я с трудом им верила, но была благодарна. Однако мне надо было сохранять бдительность.
— А чего ты от нас ожидала? Ты думала, что мы их схватим и расстреляем? — съязвил агент Холт.
Наверное, так и было.
— Комитет по военным перемещениям определил твоего брата в лагерь для интернированных в Юте, — продолжил агент Паркер. — Будь моя воля, я бы оставил тебя здесь, пока не скажешь правду.
— Я и так сказала вам правду, — возразила я, но агент Паркер еще не закончил.
— Однако нам было приказано предложить тебе выбор. Куда ты хочешь, чтобы тебя отправили: к родителям или к брату?
Оба агента впились в меня взглядами и ждали моей реакции.
Меня посадили в поезд вместе с горсткой японцев, вырванных из своих домов. Среди них находились пара мужчин и пара семей, которым, как и мне, некоторое время удавалось избежать узнавания. Вокруг одной семьи стояли и лежали чемоданы со всем их имуществом. Отец семейства был одет в деловой костюм, на плечи матери наброшена вязаная кофта, их дочь-подросток плакала в носовой платок, не обращая внимания на младшую сестру, маявшуюся рядом на скамейке.
Я все еще была в платье, в котором приехала на студию. У меня не имелось с собой ни постельного белья, ни туалетных принадлежностей, ни одежды на смену. Весь мой багаж состоял из дамской сумочки, в которой лежало пятьдесят долларов. Как надолго их хватит? Все мое имущество, включая сбережения, осталось в квартире. То, что я не потратила на одежду и развлечения, лежало в коробке под кроватью. Ни я, ни Грейс не доверяли банкам. Я была совершенно одна и беззащитна. Попутчики молча смотрели на меня. В обоих концах вагона стояла вооруженная охрана и присматривала за нами.