— Да нет, что вы! Какая у меня биография? Так, ерунда какая-то! Биография — это у натур утончённых, возвышенных. А нам, простым людям, не до всяких там биографий.
— Уж и пошутить нельзя. А ведь вы, наверно, не простой человек, какой-нибудь, наверное, большой начальник?
— Ну, хорошо, хорошо, если вам так хочется, признаюсь, да, я большой начальник — Председатель земного шара.
— Уж не Хлебников ли Велимир?
— Хлебникова, как вы знаете, давно уже нет, вот я взял да и занял эту вакансию. Зовут меня немного по-другому.
— Я должна угадать?
— Меня зовут Всеволод Илларионович.
— А меня Ксения Юрьевна. Рада познакомиться. Можно, я попотчую вас чаем, Всеволод Илларионович?
— Отчего же нет, Ксения Юрьевна?
Чай оказался неплох и подан в красивых чашках.
— Всё же, простите меня, что такое у вас обрушилось?
— Боюсь рассказывать. Когда-то я вычитала у Гонкуров историю о старушке в дилижансе. Эта бедная старушка под дождичком вверху на империале всё перечисляла и перечисляла случайным спутникам свои несчастья. Сначала все вздыхали и сочувствовали, но когда 7-й или 8-й её сын то ли утонул, то ли свалился с крыши, никто уже не мог удержаться от хохота. Боюсь, если я сейчас примусь за свои злоключения, как бы и с вами не приключилось чего-нибудь, как с этими пассажирами.
— Обещаю, буду держаться изо всех сил.
— Ну, тогда держитесь… Даже не знаю, как начать. Ну вот. До недавних пор меня можно было считать любимицей судьбы. У родителей моих я была единственной и ненаглядной дочкой, меня и английскому выучили, и на фортепьяно бренчать, и к книгам хорошим приучили. Они жили мной, а я — ими. У нас был тёплый и уютный мирок. А мирок для человека не менее, а может быть, и более важен, чем целый мир, по крайней мере, для меня это так, я, понимаете ли, очень домашнее существо.
И вот родителей не стало. Уже больше двух лет. Так пусто без них! Нет, нет, не вымучивайте всех тех слов, которые в таких случаях обрушивают на человека доброжелательные утешители, — не помогает. Так случилось, что после их гибели в автокатастрофе я потеряла аппетит не только к жизни, но и к еде, превратилась в щепку, в привидение, в уродину. И тут мой близкий друг, с которым я дружила с 9-го класса, как-то так постепенно охладевает ко мне и в один совсем не прекрасный день уходит от меня. Это породило во мне какую-то злую радость: чем хуже — тем лучше! Я бросила институт, растеряла подруг. Чтобы ноги не протянуть, стала давать уроки музыки и английского. Понемногу как-то опомнилась. Даже есть стала. Но жила механически, перетекала из одного дня в другой. Как амёба. Без смысла. Без мыслей. Тупо.
И вот еду я как-то в автобусе, и вдруг к ногам моим падает бумажник. Высокий, хорошо одетый мужчина средних лет что-то там в своих карманах искал, рылся и нечаянно этот бумажник уронил. Я поднимаю и подаю. Странный толчок в сердце. Он благодарит, а потом выходит вместе со мной на моей остановке. Как-то легко вдруг познакомились. Стали встречаться. Он оказался ярким, незаурядным человеком. Я и не заметила, как он стал смыслом моего существования. Не буду надоедать вам подробностями — ужасная скука, наверное, слушать про чужое счастье. Мы, без всяких преувеличений, были счастливы. Даже не верилось, что всё это наяву. Но у жизни всегда найдётся какой-нибудь сюрприз для не в меру счастливых, по её мнению, людей.
У моего нового друга (он оказался вдовцом) был сын 16 лет, а 16 лет — это труднейший возраст, когда на всё смотрят как бы через сильное увеличительное стекло. Всё у них там, в сознании, гипертрофировано. И вот сын этот именно со всей своей гипертрофированностью влюбляется в меня. Признаётся мне в любви и ждёт решения своей судьбы. Хуже и страшнее этого я ничего и придумать бы не смогла. Что было делать? Я постаралась ему объяснить всю невозможность такого союза, утешала его, говорила всё, что в таких случаях говорят. Он был очень бледен и кивал, соглашался со мной во всём. Я успокоилась. Кончилось же тем, что он сделал неудачную попытку самоубийства. Попал в больницу. Всё у нас расстроилось. Мы расстались. Друг мой с сыном уехали в другой город. А я сижу по вечерам, пью разбавленный спирт и любуюсь своим разбитым корытом.
Вот, собственно, и вся моя повесть. Я очень вам благодарна. Вы на редкость терпеливы. С вашего позволения, я себе ещё немного налью. (Повторяются манипуляции со спиртом и водой.) Простите меня. Я вас, кажется, погрузила в элегическое настроение? Конечно, я не имела права так щедро делиться с вами своими «болячками». Если вы не спешите, давайте я вам, может быть, поиграю. Что вы любите?