– Завтра ясно! – говорит она, но быстро умеряет свой восторг, сообразив, что я этой хорошей погодой воспользоваться не смогу.
Ясно, хорошая погода, а ты смотри на нее из окна, как будто болеешь. Я пытаюсь представить себе весы и уравновесить хорошее и плохое.
Так делать учила меня ты, тогда это касалось чего-то не очень важного, и у меня не очень-то получалось. Мне нужно было время, чтобы улеглась злость. Папа говорит, что я чемпион мира по вспыльчивости. Вскипаю как молоко. Когда на меня такое находит, я как в тумане и сам себя не помню. Так быстро становиться таким тупицей – это надо уметь! Сейчас мои нервы набрякли от печали. Но я с ужасом жду, когда пробьется боль.
В данный момент все хорошее, что я мог бы положить на весы, – это вещи невидимые: какие-нибудь воображаемые звери или воспоминания. Вот я и вспоминаю, и если вспомнится что-то слишком уж радостное, так что захочется плакать, начинаю думать о всяких забавных штуках.
Это помогает, но ненадолго, а потом что-то лопается и… пропади оно все пропадом! Все-все. Моя башка и вся ее начинка. Сердце, которое стучит в ушах, как молоток.
Хорошо бы вмонтировать в мозг выключатель. День – ночь. Спокойной ночи, детки! И больше ни о чем не думать. Ничего не вспоминать. Отбой, гасим свет!
– Мену, посмотри-ка, что лежит у камина. Подарок к твоему приезду, – щебечет бабушка, подделываясь под веселую синичку.
У этой бабушки талант подделываться под кого-нибудь.
В гнезде из соломы – огромное замызганное пасхальное яйцо. С розовым бантиком на макушке. Страшно подумать, какой величины дырка в заду у курицы, которая снесла такую штуку. Я предпочел бы получить футбольный мяч или пусть шоколадку, но обычную, из магазина, только не будущую птичку.
Я взял яйцо в руки, чтобы показать, как я счастлив и все такое. Тяжеленькое! По мне, так лучше бы внутри у него были сахарные рыбки или маленькие разноцветные яички, но, кажется, такое тут не в моде.
– Дед Мороз на Пасху снес! – сказал дядя Эмиль, а прозвучало это как “Гляди-ка, дождь пошел”.
Наверняка заранее приготовил эту шуточку.
– Твой дядя Эмиль, чтоб ты знал, борется за то, чтобы соревнования в несмешных шутках стали олимпийским видом спорта, – усмехнулась бабушка.
– Смешно, что до сих пор не стали! – ответил дядя Эмиль.
– Только тебе и смешно! – вставила тетя Луиза.
– Штоль и Май обожают мои шутки. Особенно Штоль.
Дядя Эмиль поднес к уху большое яйцо.
– Аистенок может вылупиться с минуты на минуту. Если он запищит с немецким акцентом, засунь его обратно в скорлупу и выкинь в окошко, – сказал он и протянул мне корзинку.
Я улыбнулся, первый раз после твоей смерти. Это вышло как-то так, само собой, когда я поглядел на кривую ухмылочку дяди Эмиля. Улыбнулся и даже чуть-чуть засмеялся. Кажется, даже пучок у бабушки на голове слегка ослаб.
У бабушки ласковые глаза. Как у тебя, но окруженные иероглифами морщинок.
В конце тетрадки я начертил календарь и поставил крестик на первом дне. А еще записал разговор тети Луизы и дяди Эмиля, перечитаю его, когда опять нахлынет лавина вопросов.
Ну а пока что у меня есть аистиное яйцо. Бабушка говорит, что птенец проклюнется через тридцать три дня. Для этого надо его каждый день заворачивать в одеяло и класть на несколько часов около дровяной печки.
Держу его в руках страшно гордый, как будто это я отец будущего птенца. В общем, получилось что-то вроде адвент-календаря. Параллельный мир, где ожидается счастливое событие.
Чуднó думать, что внутри этой твердой, но хрупкой штуковины зреет живое существо. Мне теперь тоже будет о ком заботиться. Лучше бы это был не аист, а сестренка, но и так ничего.
Обойдя весь первый этаж, мы спускаемся по деревянной лесенке в темный подвал. Там очень низкий потолок. Таким мог бы быть обычный дом после нескольких землетрясений. Тут пахнет цементом и сыростью. На усыпанном гравием полу аккуратно разложены матрасы, похоже на подземный походный лагерь. Очень много книг. Это наводит на мысль о том, сколько же времени, возможно, придется тут провести.
– Мы привели тебя в подвал, чтоб ты привык и не боялся, – сказала тетя Луиза.
На стенах повсюду развешано то, что дядя Эмиль называет “наивным искусством”, а тетя Луиза – “каракулями”. Рисунки углем, короткие фразы.
– Поэзия, красота, романтика, любовь! – воскликнул Эмиль.
– На стенке?
– Везде, дружок, если надо, то и на стенке, раз это открывает выход из этой дыры через собственную голову.