Зоя Игоревна ни в коем разе не преувеличивала, возвещая Варе, что ей «страшно некогда», – дел у нее в самом деле было невпроворот. Кроме того, что ужин следовало «придумать», его еще нужно было приготовить; а вещи развесить? (достирала уже машинка), а с люстры пыль вытереть? (вторую неделю уже глаза мозолит), а уроки проверить у «младшенького»? (пятый класс на тот момент – шутка ли?) – кто всем этим будет заниматься, как не Зоя Игоревна? Другой бы за всеми хлопотами некогда было и имя Господа упомянуть. Другой, но только не Зое Игоревне. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». – Чтобы никогда не удаляться покаянного настроения, Зоя Игоревна выработала в себе привычку сопроводить молитвой Иисусовой любое свое действие (положительное действие, другого просто не может оказаться в арсенале этой богоугодливой женщины.) – Вот белье под навесом оказалось вывешенным, известно чьими трудами, – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…» – произносится ей со вздохом. Вот у сынка, при проверке, в двух упражнениях шесть ошибок найдено, – «Господи Иисусе Христе…» – испрашивает милости себе Зоя Игоревна. Вот последний аккорд в приготовлении: сверху на запеканку картофельную засушенный на зиму укропчик сыпется, она шепчет при этом: «Иисусе, сыне Божий, помилуй мя». После всей проделанной работы настает черед обслуживания бессовестного Федора Ивановича. Обыкновенный ритуал: блюдо на разнос, разнос на табурет, неизбежное «Иисусе Христе», – всю эту конструкцию через пристройку тире дополнительную прихожую несет Зоя Игоревна к флигелю, оставляет у запертой двери, по раз установленному правилу, производит два длинных, три коротких стука, после чего в течение одной минуты следует ей удалиться. Что происходит завсегда. Но в этот раз Зоя Игоревна имела основание переменить заведенный порядок вещей. Поставив табурет и постучавшись, как полагается, она нарочито громко потопала и аккуратно, на цыпочках ретировалась в уголок, так, чтобы, когда откроется дверь, ее нельзя было сразу обнаружить.
Только Зоя Игоревна про себя сосчитала минуту (ровно на счете шестьдесят), послышался легкий щелчок щеколды, и дверь флигеля стала приотворяться. Образовался узкий проем, допускающий обзор, может быть, для одного только глаза. Все вокруг замерло. Зоя Игоревна стояла вжавшись в стену и не дыша. Спустя несколько секунд ход двери возобновился, ее толкали уже с большей решимостью. Вскоре показались вытянутые вперед иссохшие руки, затем и вся жалкая, худосочная фигура пропащего Федора Ивановича. Может быть, по привычке, он ступал крадучись, но смотрел хищником. Испитое лицо его выражало приятнейшее нетерпение. Приблизившись к кушанью, Федор Иванович сузил глазки и предовольно хихикнул. С величайшей концентрацией дрожащими руками он взялся за разнос.
– Феденька! – вынырнула из-за открытой двери энергичная Зоя Игоревна. У, как раз выпрямившегося, Федора Ивановича все полетело из рук вон. Несмотря на всю благожелательность адресованного ему возгласа, он вдруг стал белым, как полотно.