Очень непросто слаживаются отношения с собственной дочерью у Зои Игоревны. Оно и всегда так было. Еще бы, папина любимица. Не зря, не зря говорят, что яблочко от яблоньки… Впрочем, Зоя Игоревна далеко не сразу в сердце своем от непоправимой дочери своей отказалась. То есть, не совсем, чтобы она отказалась. Как, чтобы совсем отречься от собственного чада? Мыслимо, – с сердцем, коим наделена Зоя Игоревна! Любой другой на ее месте, имея столько оснований… – тот вероятно, и даже, скорее всего… Но только не Зоя Игоревна. Она днями и ночами молится о просвещении «одержимой», она не теряет надежды вразумить, направить на путь истинный с пути истинного столь круто и опасно сбившуюся. И откуда только взялся на ее голову «гугенот» этот проклятый? Прости Господи, скажешь. Жила себе и жила, одно правда, что и была непутевая (была бы путевая, не связалась); теперь того больше – пропащая. Говорит: мама, они те же христиане! Безобразница. Такую ересь нести. Знает Зоя Игоревна одного такого христианина, который у себя в огороде, в вагонетке шахтной, в одно погружение крестился. «Не во смерть Мою креститеся, а в жизнь – во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», – Сам Господь завещал, то есть, положено тройное погружение. А они… Да и вообще в вагонетке, что такое в вагонетке? И туда же ее родная дочь. – Нет, Зоя Игоревна не чувствует за собой возможности с таким «обстоятельством» примириться.
****
Дочь Зои Игоревны зовут Варя. Она так была названа в честь святой великомученицы Варвары. На поверку же вышла – точно и впрямь «чужестранка», будто из Америки ее по почте выписали. Никакого сходства с матерью. С детства замкнутая, неуверенная в себе, настоящая бука. Вся в папашу. В церковь было приведет ее Зоя Игоревна, – в уголочке станет и стоит, от начала и до конца службы. Другие детки, смотришь, интересуются, к иконочкам подходят, в лики святых вглядываются, на носочках тянутся к подсвечникам – забавляют их огоньки. Варя на побывке. Ей бы одно только – по полям бродить. Дикарка. Или что там у нее, страсть к ботанике? В школе правда училась хорошо. На олимпиады ездила. Больше всего биологию любила. Поступила в институт. Зоя Игоревна, можно сказать, и не заметила дочери своей отсутствия. Все равно, что была, что не была, – то в поле Варя, то за книгой. В церковь не загонишь метлой. Росла безбожницей, прямо как бабушка (мать Зои Игоревны), – было за нее стыдно.
Опасалась Зоя Игоревна, что в жизнь дочь ее замуж не выйдет, что не дождаться ей внуков. Подозревала, что и женихов она также дичится, как и всего на свете. Хотя сама не дурна собой, даже хорошенькая. Вдруг выкинула дочь такую штуку, от которой стойкой и уравновешенной Зое Игоревне впервые в жизни пришлось ощутить, как почва, в буквальном смысле, уходит у нее из-под ног. От слишком глубокого впечатления чуть было не упала в обморок Зоя Игоревна. Вот уж действительно – в тихом омуте… Забеременела дочь. На третьем курсе. И уж наверно, что не от Святого Духа. А мужа ищи свищи.
«И как мне теперь, скажи на милость, людям в глаза-то смотреть? – справедливо укоряла дочь свою Зоя Игоревна, когда та со своим «богатством» на порог отчего дома явилась. – Вот там где нагуляла, будь добра, и разродись». – Сказала она в назидание «преступнице». Та, гордячка (и откуда это только взялось в ней? – идет, как вороне ожерелье), – вспыхнула и за двор. К бабушке пошла жить. А у бабушки (у матери Зои Игоревны) дом ветхий, старый, ветер гуляет сквозь щели. На дворе декабрь, без мороза, сырой; заболела Варя на седьмом месяце беременности (муж Зои Игоревны, горемычный, все уши прожужжал с пьяных глаз в порыве чувственности, о дочери жалея). А та домой все не попросится, пыжится. Не о себе, хоть бы о ребенке будущем подумала, эгоистка. Не выдержала мягкосердечная Зоя Игоревна, сама первой нанесла визит.
Информация подтвердилась, дочь свою нашла Зоя Игоревна и впрямь не в самом лучшем состоянии, как физического, так и душевного здоровья. Несмотря на то, что пребывала она «в положении», щеки у нее были впавшие, взгляд лихорадочный, под глазами рисовались черные круги, она была болезненно бледна и беспрерывно кашляла. Много, конечно, влиять должна была обстановка. Всем известно, какие у стариков наших доходы. Матери Зои Игоревны государство жаловало пенсию чуть-чуть ни минимальную, в награду за тридцатипятилетний труд на стройке. Маляром-штукатуром она работала. Уже на тот момент (за шесть лет до «черт возьми!», с которого начинается наша повесть) ей было далеко за семьдесят, силами она располагала годам ее соответствующими. Заштукатурить собственные стены недоставало ей возможности, в том числе и финансовой. Все это мы понимаем, понимала и сердечная Зоя Игоревна и не спешила осудить старуху, за то, что дом у той стоял неухоженный. «Еще эта вертихвостка, ко всему прочему, со своим нагулянным навалилась на старушечью ее голову», – так и напрашивалась, безусловно, справедливая мысль. Однако Любовь Антоновна не жаловалась (мать Зои Игоревны зовут Любовь Антоновна); и по сей день ни на что и никогда она не жалуется, что является ее отличительной чертой. Это у нее из-за ограниченности, недоразвитости духовной, – продолжает подозревать чуткая Зоя Игоревна. Также и в день ее тогдашнего визита, как она помнит, мать ее выказывала самое бодрое расположение духа, привыкшее находить в ней свое выражение в скептицизме и грубой иронии.