– Мышиный цвет не твой, – задумчиво повторил он и вылил из джезвы остатки кофе.
– Там и синий был… И потом, когда предлагают такую вещь, отказываться глупо! – перешла она в наступление с типично женской иррациональной логикой.
С хрустом надкусив морковку, Станислав Сергеич отключился и стал думать о своих проблемах.
– …могу себе позволить… без твоих драгоценных альбомов по живописи… не так часто в них заглядываешь… есть у него, в конце концов, отец или нет!..
Это было произнесено на повышенных тонах, и он навострил уши.
– … просто обязан звонить ре-гу-ляр-но!
– Кто – Вадим?
– Нет, Папа римский!
– Из сельской местности сложнее дозвониться, чем из Рима. И потом, парню двадцать лет.
– Правильно! Всего двадцать – а не тридцать или сорок.
– Обсудим это вечером.
– Таким тоном разговаривай на работе!
– Каким?
– Менторским, начальственным.
– Тебе показалось.
Помолчали, избегая смотреть друг на друга.
– Во сколько тебя ждать? – наконец спросила Регина. В голосе ее еще звучало недовольство.
– Около семи.
– Поздновато…
– Когда ты возвращаешься в девять, я обхожусь без комментариев!
– Но у меня же вечерники! И ты прекрасно это знаешь. У тебя работа кончается в шесть, до дома полчаса ходьбы – а еще полчаса?
– Ну хватит, Регина! По-твоему собрания, конференции и тэ пэ не в счет?.. В книжный магазин, наконец, я имею право зайти! А теннис в неделю три раза?..
Увещевая жену серьезным и спокойным тоном, он в душе немало забавлялся ее игрой в ревнивую супругу. Уже не год и не два был заключен между ними своеобразный пакт о невмешательстве в личные дела друг друга. Отпуска брались порознь и проводились вдали от родных и близких.
– Пригласим Пустовойтовых на пятницу? – резко сменил он тему разговора. – Надо бы обсудить с Дмитрием Алексеевичем одно дельце…
– Приглашай! – Она пожала плечами, демонстрируя полнейшее равнодушие. – А сегодня у нас что?
– Среда.
Регина поправила на груди пеньюар и слегка усмехнулась, перехватив его откровенный взгляд, нырнувший в глубокий вырез.
– Когда работает твой стоматолог? – поинтересовалась она. – У меня зуб полночи ныл, наверно пломба вылетела… – И, слегка приоткрыв рот, с чувством пощупала языком больной зуб: – Так и есть – дырка!
– Я позвоню ему с работы и договорюсь, потом перезвоню тебе.
– На послезавтра или после-послезавтра… А я еще посплю… – и она сладко потянулась, прогнув длинную узкую спину.
Ее кошачье-женское движение вызвало у него желание и томительное воспоминание о Вере. Познакомились они в книжном магазине. В продаже оставался последний альбом Гогена, и Станислав Сергеич, что называется, положил на него глаз. Теплые экваториальные лагуны с разноцветным коралловым песком и обнаженными смуглыми девушками в украшениях из южных огромных цветов нравились ему своей примитивной поэзией и животной, разлитой в полотнах силой. Но тут в альбом вцепилась среднего роста девица, гибкая, аллертная, абсолютно уверенная в своем праве на обладание альбомом. Они поспорили, поссорились, потом Станислав Сергеич сделал благородный жест, уступив альбом даме. Дама тотчас успокоилась и с интересом взглянула на него из-под надвинутой на лоб модной шерстяной шапочки – дело было осенью – огромными и насмешливыми зелеными глазами. С нею будет не скучно!.. Подумал он и выдал галантно-банальную фразу. Она его отбрила, оставив, однако, надежду на продолжение. Тогда Тропотун представился по всей форме и вручил ей визитную карточку с рабочим телефоном…
Блаженный Федор или Необычайное приключение
Знакомая до последнего столба дорога раскручивалась перед взором Станислава Сергеича набившей оскомину кинолентой. На порядочной скорости он проскочил панельный девятиэтажный дом с гастрономом в цокольном этаже, потом приземистые корпуса Института народного хозяйства, окруженные провинциальным милым садиком, задержался у светофора, пересек улицу Луговую и зашагал вдоль бетонного высокого забора конфетной фабрики.
Над фабрикой стояло леденцово-карамельное облако. Ее трехэтажные корпуса, сложенные из красного кирпича, казались пришельцами из прошлого века, а тянувшаяся по-над забором аллея старых разросшихся лип манила прохладной тенью. Процесс ходьбы всегда доставлял Станиславу Сергеичу особую мышечную радость, взбадривал его, давал простор мысли.