По выражению её лица можно было ясно понять, что все зигзаги на ленте для нее филькина грамота. Но это было понятно для меня. Для больной старушки и Михаэля знания Гертруды Карловны оставались высшей математикой.
— Инфаркта нет, — громко заявила фельдшер. — Завтра утром дам посмотреть пленку Айдын Агаевичу, тот скорректирует вам лечение.
Убрав электрокардиограф, она начала набирать в шприц магнезию и одновременно мотнула мне головой в сторону двери, мол, сделал дело, давай на выход.
— Может, стоит дать больной таблетку раунатина? — робко предложил я, встав со стула и держа в руке флакончик с таблетками.- Хуже ведь не будет.
— А, действительно, давай их сюда, — буркнула фельдшер и забрала у меня флакон.
Выйдя из дома, я с удовольствием вдохнул свежий воздух. После душняка в комнате он показался необычайно бодрящим.
Я даже сразу не полез в машину, а походил по расчищенному от снега двору.
Лишь когда кончики ушей начал пощипывать мороз, забрался в кабину и, заведя двигатель, включил печку.
Первым из дома вышел Михаэль, он принес укладку и электрокардиограф и забрался в салон.
Когда он открыл окошко и просунул голову в кабину, я спросил
— Ну, как там больная?
В ответ Михаэль разразился целой речью.
— Ты понимаешь, эта бабка, Зеланд, вызывает нас постоянно. У нее давление всегда высоченное и ничем не сбивается. Приходится её в больницу везти. Там её уже отлично знают и заставляют пить таблетки при медсестре.
Два-три дня и давление у нее нормализуется.
После выписки она таблетки специально не пьет и недели через две у нее опять гипертонический криз. А магнезию ей хоть делай, хоть нет, как мертвому припарки.
А сегодня, представляешь! Гроссман ей дала таблетку, а потом укол сделала. И сейчас у нее давление, как у молодой.
Тут Михаэль ехидно засмеялся.
— А она уже вещички в больницу собрала, хрен ей, а не больница!
Еще через пять минут к нашей кампании присоединилась фельдшер. Видно было, что ее распирает от желания поделиться впечатлениями от оказания помощи бабушке Августе Зеланд, но с кем делиться? С санитаром и водителем?
Так, что она оставила свой рассказ до встречи утром с коллегами.
На третьем вызове Гертруда Карловна не задержалась, быстро разобравшись с температурящим ребенком.
Когда в первом часу ночи мы добрались до амбулатории, машину в гараж я поставил только после того, как фельдшер позвонила в диспетчерскую и оттуда сообщили, что вызовов пока нет.
— Ты случайно не храпишь? — поинтересовался Михаэль, укладываясь на разобранное кресло.
— Вроде бы нет, — ответил я, укладываясь на жесткую кушетку и накрываясь своим полушубком.
Гертруда Карловна отдыхала в одиночестве в своем кабинете, на мягком диване рядом с телефоном.
Но для начала она во всеуслышание пообещала разобраться с сучкой, Алькой Снегиревой, фельдшером, последней пользовавшейся электрокардиографом и прикрутившей к прибору провод заземления в изоляции.
Как ни странно, до утра вызовов больше не было. Я такого не ожидал, обычно в первый день работы на новом месте на меня наваливалась целая куча проблем, а тут, понимаешь, все спокойно.
В общем, сдав машину Сергею Романову, я отправился прямиком в отдел кадров совхоза.
Мадина Ермековна увидев меня, приветливо улыбнулась.
— Александр Петрович, я хоть вас так рано не ждала, но у меня все готово. Получите вашу трудовую книжку и больше не теряйте. — Не удержалась она от подколки.
Я же внимательно прочитал приказ о переводе, проверил оттиск печати и только тогда расписался в журнале о том, что получил книжку на руки.
— Хм, ты прям, немцем заделался, — заметила Ермековна, — Такой же педантичный, от Рудольфа Августовича что ли набрался?
Забрав трудовую книжку, я отправился обратно в амбулаторию. Отдав документы Токишеву, наконец, пошел домой.
Однако меня привлекли крики и смех, доносившиеся с недавно залитого ледяного поля, на котором гоняли в шарик местные пацаны.
Пройдя ближе к краю, я завистливо смотрел, как они раскатывают по льду, ловко перекидывая шарик друг другу.
— Чего смотришь? Хочешь поиграть? — спросил меня знакомый голос.
— Было бы неплохо, — ответил я, с трудом выплывая из воспоминаний первой жизни, когда играл в бенди за университетскую сборную.
Обернувшись, увидел Васька Петрова, слесаря пару дней назад вручавшего мне кувалду.
Сейчас тот задумчиво дергал себя за ухо.
— Слушай, ты серьезно говоришь, или шутишь? — спросил он, о чем-то размышляя.
— Ну, да, — подтвердил я. — Правда, на коньках давно не стоял, надо попробовать.
— Так это здорово! — расплылся в улыбке двухметровый бугай. — У нас через две недели встреча с командой из Темиртау, и как всегда проблемы нарисовались. Ты сам то кем играл в команде?
— Как тебе сказать, — замялся я. — Чаше всего нападающим, иногда в полузащите. А сейчас понятия не имею, как получится, давно не тренировался, дыхалка слабая, вряд ли девяносто минут потяну.
Да ладно, прибедняться, — хлопнул Васек меня по плечу. — Сегодня к семи часам приходи сюда. Электрики, как раз освещение включат. Так, что можно весь вечер играть.
— Так у меня ни формы нормальной нет, ни коньков. — сообщил я.
— Ерунда все это, — заявил Васек. — Идем в контору, физорга нашего найдем, он тебе амуницию подберет. Ну, а вечером посмотрим, какой из тебя нападающий.
По скрипучему снегу мы быстро дошли до конторы, в которой я сегодня уже побывал.По пути предавался размышлениям, не повредит ли мне членство в хоккейной команде, ведь по легенде у меня в военнике написано, не годен к строевой службе.
Пока раздумывал над этой проблемой, следовал за Петровым, ведущим меня в самый дальний коридор конторы за мужской туалет, где на последней двери мелом была написано «физорг».
Васек не церемонился, с ноги открыв дверь. И нашим глазам предстала обширная лысина, наклонившаяся за письменным столом.
— Васька, мать твою! Напугал, — воскликнул круглолицый мужичок, лет сорока, подняв голову.
— Юрий Палыч, я нового игрока привел, ему надо амуницию выдать. — Петров сразу взял быка за рога.
— Вася, погоди, не части, давай с самого начала, кто, куда, откуда и зачем, — сообщил пришедший в себя физорг.
Но тут я сам вступил в беседу, чтобы быстрее ввести физорга в курс дела.
Через полчаса я выходил с потрепанным рюкзаком за спиной с коньками и прошитыми войлочными наколенниками и даже свитером с номером двенадцать. В руках же была видавшая виды клюшка для хоккея с мячом.
— Вот видишь, — воскликнул Васек, когда мы вышли на улицу. — все нормалек, так, что вечером ждем тебя на катке.
— А что у вас физорг больше никем не работает? — спросил я.
— Ты чо! Юрий Палыч у нас главный агроном, а физорг это у него партийное поручение, — разъяснил мне спутник. — С весны до осени мы бы его хрен в конторе поймали.
— Саша, ты никак собрался на катке мячик гонять? — спросила хозяйка, увидев мои обновки.
— Собираюсь, Валентина Григорьевна, — ответил я.
Женщина сощурилась и с подозрением глянула на меня.
— А тебе здоровье позволяет, как сумасшедшему по льду носиться? — спросила она.
— Все ведь знают, самки собаки, — подумал я. — Ничего в деревне не утаить.
Но вслух бодро заявил:
— Ну, если для армии не годен, совсем не значит, что я в хоккей не могу играть.
— Ну, смотри, дело твое, — вздохнула женщина и занялась своими делами. Я, тем временем, вывалил на пол из рюкзака самопальные наколенники и коньки и с тоской глядел на поношенные ботинки с низким вырезом и приклепанные к ним полуканадки не точенные, наверно, с момента изготовления.
— Ну, правильно, а чего ты ждал, что сразу как в сборной страны коньки получишь. Но на таких коньках выходить на лед нельзя, голеностопам сразу будут кранты, — решил я и снова собрался в гараж.