Поскольку моя мать не отзывалась на зов, дядя зажег спичку. Он увидел длинные белые ноги с остатками черных чулок и темный хохолок густых спутанных волос, окружающий «венерин бугорок», откуда, перемешавшись с небольшим количеством крови, вытекала струйка спермы моего истинного отца. Самым странным для меня во всей этой истории остается то, что дядя до этого случая ни разу не видел тела своей жены обнаженным ниже, чем позволяло декольте ее платьев.
Хотя с тех пор, как они поженились, прошел уже месяц, их сексуальные отношения ограничивались лишь несколькими торопливыми поцелуями да тем, что дядя рисковал иногда засунуть свою руку за корсаж жены и погладить ее грудь. В день бракосочетания у нее началась менструация, которая все никак не прекращалась. Поэтому он, как истинный викторианец, не мог себе позволить заниматься любовью с ней в период, когда она оставалась «нечистой» (к счастью, не все викторианцы так строго придерживаются этих правил).
Накануне бегства Джона менструации Александры внезапно прекратились. Мой дядя, как он это сам подчеркивает в своем дневнике, пришел в восторг. Наконец-то он мог прекратить свои мастурбации и перестать заглядываться на горничных.
Но тут мой будущий отец сумел выбраться из камеры в северной, наполовину обрушившейся башне замка Грандритов. Молодые супруги были слишком обеспокоены случившимся, чтобы думать в тот момент о каких-то сексуальных отношениях. Так, по крайней мере, считала Александра.
И вот теперь, в холоде и сырости густого лондонского тумана, Джеймс Кламби, приведя в порядок одежду своей супруги, попытался привести ее в чувство. Наконец она очнулась, но еще долго оставалась в состоянии глубокой прострации, и лишь на следующий день дядя наконец узнал, что насильником жены был его собственный брат.
Казалось, со временем Александра оправилась от перенесенного потрясения. Спустя несколько месяцев они отплыли в ту часть Африки, которая тогда носила название Австралийской, где Джеймс должен был выполнить очень деликатное поручение для Департамента заморских колоний (это поручение не имеет ничего общего с тем, что говорит о нем мой «биограф», последний знал истинные мотивы и то, что он о них пишет, чистой воды лукавство с его стороны).
С той ночи Александра категорически отказывалась заниматься любовью с Джеймсом. Она утверждала, что ей слишком «стыдно», что она чувствует себя «испачканной» на всю жизнь. К тому же она хотела убедиться, беременна ли она или нет. Но если да, если в будущем ей предстоит родить ребенка, она хотела знать наверняка, кто будет его отцом.
Джек Потрошитель совершил свое первое убийство задолго до их отъезда, во вторник 3 апреля 1888 года, то есть на третий день пасхальной недели, в Осборн-стрит. Мой дядя каким-то образом узнал про это (хотя даже в «Таймс» не просочилось ни строчки) и задал себе вопрос, в своем дневнике, не является ли это убийство делом рук его братца. Последующие события лишь еще больше убедили его в этом предположении. Но он поостерегся сообщить о своем подозрении в полицию, так как боялся этим бросить тень на все семейство Грандритов.
Однако он продолжил свои собственные розыски, наняв для этой цели частных детективов. В день своего отбытия в Африку дядя отправил в Скотланд-Ярд анонимное письмо, где описал приметы своего брата, не называя его по имени. Это письмо впоследствии куда-то исчезло и никогда не фигурировало в официальных архивах. Мои собственные розыски следов этого письма позволяют мне прийти к выводу, что своим исчезновением оно обязано вмешательству некоторых весьма влиятельных политиков.
Исчезновение Джека Потрошителя совпадает с исчезновением моего отца. И лишь в 1968 году, то есть в тот период моей жизни, которому посвящен тот том моей автобиографии, который вам предстоит прочесть, я узнал, что с ним стало.
Александра Грандрит пришла, в конце концов, к мысли, что может теперь принять мужа в своей постели. К тому времени все приметы беременности были уже налицо. Поэтому дядя продолжал страдать в тишине, а затем, как он сам выразился, он «рецидивировал» и вернулся к своим мастурбациям. Он дошел даже до того, что однажды, не выдержав, «согрешил» с горничной за несколько дней до их отплытия в Африку. Но в последствии всю жизнь чувствовал себя виноватым в потворстве своей слабости и провел оставшиеся годы жизни под невидимым гнетом постоянного ощущения mea culpa < «Mea culpa» (лат.) – «моя вина» (прим. ред.)>