Как показывают письма Форстера и Кавафиса (публикуемые в качестве приложения к нашей книге), на протяжении последующего десятилетия Форстер прилагал огромные усилия для того, чтобы английский сборник греческого поэта увидел свет. К сожалению, при жизни Кавафиса этого не произошло. Отчасти это объяснялось желанием поэта, чтобы книга его стихов впервые появилась именно на родном языке, отчасти - неторопливостью переводчика Йоргиса Валасопулоса (как показывает неопубликованная переписка Форстера с Валасопулосом, лишь к середине сороковых годов последнему удалось перевести большую часть стихотворений Кавафиса); однако, по всей видимости, основная причина состояла в том, что поэт, с его сверхкритическим отношением к собственным произведениям, так и не смог решиться на публикацию книги. Впрочем, из самой переписки читатель может составить представление обо всех перипетиях, связанных с публикацией стихотворений Кавафиса в Англии. В конце концов, английская книга Кавафиса (с предисловием Форстера) увидела свет лишь в 1951 году.
В письмах Форстера и Кавафиса фигурируют, в числе прочих, такие разнообразные персонажи, как Томас Стернз Элиот и Арнольд Тойнби, Вирджиния Вулф и Томас Эдвард Лоуренс, Роберт Грейвз и Жан де Менаш. Многие из них по инициативе Форстера, так или иначе, приложили руку к переводу, редактуре и изданию стихотворений Кавафиса, а некоторым повезло познакомиться с престарелым поэтом в Александрии в последние годы его жизни.
Переписка также опровергает устойчивый миф, который кочует из одной биографии Форстера в другую и сводится к тому, что Кавафис якобы платил ему полнейшим равнодушием, не ценил хлопот Форстера по изданию его стихов и даже не читал книг англичанина. Кавафис, действительно, был человеком весьма замкнутым, но тем заметнее его трепетное отношение к Форстеру, явствующее из писем поэта. Что же касается самого Форстера, то много позже, в 1957 году, он напишет о своих стараниях популяризировать поэзию Кавафиса: «Это, пожалуй, одна из самых лучших вещей, что я сделал в своей жизни».
Общение с Кавафисом, возможно, повлияло и на то, что именно в Александрии тридцативосьмилетний Форстер, наконец, отбросил свое викторианское воспитание и, как он сам сформулировал это в письмах, «покончил с благопристойностью». История взаимоотношений писателя с трамвайным кондуктором Мохаммадом эль Адлем (1899-1922), которую Форстер пытается воссоздать в «письме» Мохаммаду, написанном уже после смерти последнего («письмо» также публикуется в качестве приложения к нашей книге), вполне могла бы стать сюжетом одного из стихотворений Кавафиса...
Можно предположить, что одним из последствий пребывания в Александрии и встречи с Мохаммадом стало то, что на протяжении второй половины своей долгой жизни, после «Поездки в Индию», Форстер больше не писал романов, видимо, сочтя их темы для себя исчерпанными. Он выпускал многочисленную и разнообразную публицистику (принесшую ему славу одного из лучших эссеистов Англии) и биографические сочинения, а также писал «непечатные» для того времени рассказы, опубликованные лишь после его смерти.
Артем Федорчук
'Ερμῇ ψνχομπῷ[1]
Введение
Когда в Египте еще не возникла цивилизация и даже не сформировалась еще дельта Нила, вся страна к югу, вплоть до современного Каира, была покрыта морем. По берегам этого моря лежала известняковая пустыня. Береговая линия была в основном гладкой, но в северо-западном углу из основной массы выдавался примечательный выступ. Шириной меньше мили, в длину он простирался на тридцать. Начинался он недалеко от Бакики, Александрия стоит в середине этого выступа, концом его является мыс Абукир. По обе стороны этой полоски земли некогда было глубокое соленое море.
Шли века, и Нил, пробивший себе выход выше Каира, нес сюда грязи Верхнего Египта, избавляясь от них там, где течение ослабевало. В северо-западном углу, где их задерживал этот выступ, началось заиливание. Создалось укрытие не только от внешнего моря, но и от преобладающего ветра. Образовалась пойма; сформировалось большое мелководное озеро Мариут, и воды Нила, так и не пробив известняковый барьер, скруглили мыс Абукир и соединились с морем через «канопское» устье, как называли его древние историки[2].