Он едва успел появиться, как снова исчез.
— Это был не Семсамеш.
— Это был Инвит, — пораженно ответил Полукс. — Мир, где я родился.
— Что ты сделал?
— То, что ты сказал, — ответил Полукс. — Отказался от контроля.
Дантиох повернулся к своим инструментам, от волнения забыв про постоянную боль. Он прохромал вдоль пульта, подмечая каждый скачок энергии и каждое изменение в колебаниях квантовых двигателей, и в очередной раз неприятно поразился грубости приборов Механикум, ибо они почти ничего ему не сообщили. Он подошел к аппарату, большую часть которого занимала встроенная гололитическая платформа, вывел звездную карту и быстро прокрутил изображение галактики, оценивая расстояние между Сотой и ледяным миром.
И охнул.
— Мы впервые увидели так далеко, да еще так четко. Восемьдесят процентов пути до самой Терры! Отличная работа, Алексис, отличная!
— Но я пытался увидеть другую планету, — сказал Полукс. — Какой же это успех? Фарос решил, что ты хочешь увидеть эту. Попробуй еще раз.
— У меня не получится.
— Выбрось эти мысли, ибо страх поражения — враг успеха.
Полукс вздохнул и попробовал снова.
И вновь тон двигателей изменился, перерастая в громкий вой. В крике квантовых двигателей чувствовался мощный инфразвук, и казалось, что воздух сгущается от вибрации, сотрясающей и доспехи их, и плоть, и кости.
Дантиох наблюдал за стрелками, которые метались в оправленных медью шкалах. Они прыгали то вперед, то назад одновременно с пульсом Фароса. Если машины разгонятся сверх допустимых пределов, Дантиох узнает не сразу, но он заверил себя, что ничего подозрительного не чувствует.
— Барабас! Барабас! Я его вижу!
Взволнованный крик Полукса заставил кузнеца войны немедленно обернуться. В искалеченном боку резануло, но он тут же позабыл об этом.
В точке фокусировки находилось размытое изображение. Оно распадалось на несколько призрачных слоев, и Дантиох ничего не мог разобрать.
— Что это? — спросил он. — Что ты видишь?
— Дорн! Я вижу лорда Дорна! — повысил голос Полукс. — Услышьте меня!
Квантово-импульсные двигатели завыли еще пронзительнее и громче, разгоняясь так, что гора начала пульсировать. Дантиох пробежался взглядом по приборам. Стрелки заползали в красную область шкал.
— Он опирается на разукрашенный стол, — закричал Полукс. — Изучает карты и планшеты, которыми завалена вся поверхность. Милорд, милорд, услышьте своего сына!
Дантиох по-прежнему ничего не видел. Двигатели стонали, наполняя бесконечные тоннели горячим ветром.
Гора тряслась, и зал настройки вздрагивал в одном ритме с биением древнего, неведомого сердца. В глубине горы раздался скрежет — зловещий треск камня о камень, с каким смещаются огромные массы породы. Дантиох инстинктивно посмотрел на потолок.
— Алексис, остановись…
— Отец!
Изображение мигнуло. Из многочисленных отверстий в горе рвался многоголосый тревожный хор, оглушительный, как рог войны.
— Алексис, стой!
Полукс взглянул на своего друга, и на его лице была написана такая боль, что Дантиох замолчал.
Изображение пропало.
Тишина вернулась с мучительной неторопливостью. Оглушительная песнь горы замолкла. Ропот двигателей глубоко под землей запнулся и вновь пошел гладко. Только отголоски землетрясения еще некоторое время беспокоили пик, перемещая камень с зубовным скрежетом.
— Я видел его, — выдохнул Полукс. — Мой отец жив.
Дантиох подковылял к другу.
— Ты уверен?
Полукс непонимающе взглянул на него:
— Ты его не видел? Он был здесь! Он стоял в своих покоях на Фаланге. Значит, он еще жив? Барабас, скажи, что видел его!
Дантиох помедлил, увидев на лице Полукса отчаянное выражение.
— Нет, мой друг, не видел. Извини.
— Но это был он!
— Алексис! — сказал Дантиох. — Мы этого не знаем. Возможно, дело в том, что ты слишком сильно этого хочешь. Вспомни видения, которые насылала машина. Как знать, может, это одно из них. Или воспоминание, взятое из твоей головы.
— Мы только начали использовать самые очевидные из возможностей Фароса, — сказал Полукс.
— Ты только что утверждал, что даже не можешь его настроить.
— Так давай работать над этим, — взмолился Полукс. — Позволь мне связаться с отцом!
Они некоторое время смотрели друга на друга — закованный в сталь калека и гигант в желтом, — не желая уступать.