– Ну вот, очнулся, – говорит Вадим и представляет Веру: – Вера!
– Чушь какая-то, – произносит Крип, прикладывая руку к уху, почёсывая ухо, ощупывая ухо, будто в ухе есть какой-то ответ на какой-то вопрос.
– Что чушь? – спрашивает Вадим.
– Нет-нет, ничего… задумался, – отвечает, чуть запоздав, Пётр Анисимович Крип.
И как это, Пётр Анисимович, ни выглядит пошло, задумались вы сейчас о том, что именно эту женщину вы искали всю жизнь.
Комедия… снова комедия, очередная комедия!
Выпили за вновь рождённую, следующий раз за рождённую… за дружбу, за любовь…
Профессор с портретика на стенке встрял:
Ничего не просил у Бога:
Знал, что Бог ничего не даст…28
Вадим торжественно, будто день рождения был у Владимира Казимировича, а не у Веры, предложил тост:
– За поэта, за великого дешифровальщика шумерских табличек, за гения:
За спиной жена говорила:
«Что ты смотришь так? Что стоишь?
Похули Господне имя
И с закатом, с тёмным, умри».
«Пили вместе так называемый «флогистон» (дешёвое разливное вино), – читал Вадим из Ахматовой уже после того как выпили за гения.
Пётр Анисимович выпивал; мог ли Пётр Анисимович думать сейчас о каких-то там любовных интригах и треугольниках…
На столе стоял медный Гефест. В одной руке – ваза с карандашами, в другой сеть в которой трепетало прелюбодеяние. Петра Анисимовича начинало трясти. Петру Анисимовичу любая конкуренция казалась недостойной. Пётр Анисимович хотел уйти. Но клюквенный сок уже сочился, выдавал себя за настоящую кровь, и невозможно было остановиться.
Комедия… – было написано в рукописи, – снова разыгрывалась комедия, разыгрывалась очередная комедия.
Пётр Анисимович оторвался от рукописи, посмотрел в зал. Сидели, внимательно слушая. Пётр Анисимович протянул руку, и Вера подала стакан с водой. Пётр Анисимович отпил и продолжал читать.
«Перо задело за верх экипажа» – декламировал Вадим, а редактор вдруг увидел его, Вадима отражение на мёртвом экране телевизора. Отражение явно кривлялось, выводило кренделя костлявой рукой в воздухе, «Чтоб казаться стройней» – паясничало и строило рожи, будто это был не охочий до пиктографии, смысла мёртвых языков и стихов профессора Шилейко и его Анны Ахматовой Вадим, а юродивый, в железном колпаке, потрясающий веригами. И Вера сидела рядом, отражаясь.
Уж так ничтожна и тиха,
Как будто мёртвого омыла,
Как будто имя жениха
Неумолимо позабыла,29–
изгалялся юродивый Вадим, а на экране, вдруг, большие стеклянные глаза (это же Иуда, думал Пётр Анисимович. Он наверняка знал, что это Иуда) и Ева (Пётр Анисимович узнал её – прародительницу), нет не Ева – снова Вера…
…дерзкую к плоду Простёрла руку в злополучный час!
Напугав всех, хлопнула форточка, и ветер забился в закружавившейся на окне занавеске.
Чёрный попик вскочил и, оправившись от испуга, хотел что-то возразить (по поводу Бог ничего не даст), но…
– Продолжайте, продолжайте, гражданин Крип, – перебил попика старший милиционер, – какие, однако, фантазии…
– Да, можно было бы и попроще, – поддержал коллегу милиционера его младший коллега. Продолжайте!
Хлопнула форточка, и ветер, – продолжил Пётр Анисимович, – забился в закружавившейся на окне занавеске, а на экране телевизора, будто на картине богохульника и умопомрачённого, продавшего душу за миг заглянуть в тайны желаний и наслаждений художника, смазав в лохмотья и Веру, и Иуду, и попика, и еврея в пейсах, появился Райский сад, в котором Бим с Бомом и Бимов с Бомовым шарились меж деревьев и кустов, меж краснобелых щеглов, белых козочек и остроклювых цапель. Ева пряталась от сыщиков в кустах… Змей, обернувшись вокруг дерева, тянулся к Еве (Пётр Анисимович зачеркнул «тянулся к Еве» и написал «тянулся к Вере»). Вера соблазнялась прелестником и искусителем. И соблазнилась, и вкусила, и понесла плод в себе, но изменила, и спалил бы её неистовый ангел адским огнём, как спалил когда-то стреловержец огненную нимфу, но Господь решил, пусть лучше мучается.
Пётр Анисимович взял ручку, зачеркнул «Вера» и снова написал сверху «Ева». Чтоб не получилось, что Вера пряталась в райских кустах от Бимовых с Бомовыми.
«Косноязычно славивший меня Ещё топтался на краю эстрады!» – последнее, что слышит Крип из Вадимова цитатника, а на экране – Вера, привставшая, а Вадим уже сидит, будто Роден посадил его вместо думы, а он, сам… Пётр Анисимович приподнимается и ловит глазом глаза Веры на экране телевизора и ему кажется, что они понимают друг друга.