Ночь без луны и без звёзд.
Кто знает, что такое ночь без луны и без звёзд?
Бедный Пётр Анисимович… Извивался он, как червяк, как таракан, которого поливают хлорной жидкостью. Да! Вот откуда Кривелли! шахматное поле, да хоть и футбольное, хоть и хоккейное, любое, на котором кровоточит жизнь… там, за дверью, в другой комнате: звук, да что там звук – шорох, шёпот, шелест, шуршание, шумок, дыхание, веяние, эфир, «давай выключим свет», «нельзя так», «он» – там за дверью – как будто тебя бичами хлещут, как будто расстреливают тебя каждым скрипом… по лицу, по сердцу, по печени, по голове… да так, что вспухаешь.
У Сирены в волнах сексообильного, нет, в волнах сексообильно стекающего потока синих волос, маленький кудрявый бесёночек… щекочет длинным и корявым пальчиком сиреновы эрогенные зоны, и поэтому она снится, снится и поёт Вериным голосом забывшемуся таким сном редактору Петру Анисимовичу до самого утра.
Когда мимо проносится поезд, как много всего приходит в голову. Мелькают пассажиры в окнах, и ты сочиняешь про них всякие истории, и они, тоже увидев тебя, одиноко стоящего на переезде за шлагбаумом, сочиняют про тебя все, что им приходит в голову…
Но скоро этого не будет: или поезда переселят под землю, а люди останутся наверху, или наоборот; и уже не будет, ни проезжающего, ни шлагбаума.
И сколько не увидит тот, из окна, путешественник. Будет, как в самолёте: видишь – только откуда взлетаешь и куда прилетаешь… всё остальное облака, облака, перистые, кучевые… И в метро. Сколько всего не увидишь? Но в метро, бывает, я заметил, налаживается своя жизнь, метряная, или метровая, или метрополитеновая, как хотите, складываются, по законам Метро, взаимоотношения и тонкие связи.
Они увидели друг друга в Метро и глазами договорились – завтра, в этом же вагоне, в это же время, у последней двери… как сегодня… и – получилось. Договорились ещё раз, на всякий случай, глазами на завтра… и получилось! Значит!.. Была свадьба, и, говорят, ещё, ещё до сих пор живут где-то в окраинах.
Эти – глазами, уже пять лет встречаются, но ни-ни, никакого сдвига… а эти – уже пять лет пытаются не встречаться, и всё же нет-нет, да и встретятся, и тогда им самим становится непонятным: из-за чего они не хотели «встречаться»?.. но от этого, теперь, ещё больше не хочется встречаться.
Нельзя смотреть Горгоне в глаза, но тянет, невыносимо тянет посмотреть. А когда посмотришь – всё! Всё кончено. Не ради ли одного единственного, такого любопытствующего взгляда погибло столько? Конечно же. Только взгляд этот дороже (чем) жизни.
НЕОТПРАВЛЕННЫЕ ПИСЬМА
А где-то… ты… ходишь в туманах, сворачивающих шпиль собора в пружину, готовую всегда распрямиться, всегда выстрелить, лишь только луч солнца скользнёт в прорвавшуюся щель облаков; улыбаешься, смеёшься, а может и плачешь.
Был последний день. Нежный и медленный. А потом я падала, падала, падала, и никто не мог меня удержать. Но не об этом сейчас, хотя как похоже… Когда я ушла, ты не стал меня удерживать…
Привет, Лапа… – читает дальше Пётр Анисимович и останавливается… – читает дальше главный редактор издательства, фасадом выходящего Бог знает куда.
Вряд ли кто, – думает Пётр Анисимович, – читает Пётр Анисимович, – вряд ли, – думает, оглядывая переполненный гостями кабинет Пётр Анисимович, – вряд ли кто здесь знает эту мою школьную кличку. А может, знает?..
И снова побежал Пётр Анисимович назад, в обратном направлении, мимо скорой помощи, мимо русалочьей тени, мимо Бимов, Бомов, вахтёра, который ему не помощник, мимо белого, жёлтого и фиолетового… мимо фиолетово-бело-жёлтого счастья… чтоб сбить со следа… она знает, она стояла среди всех, уже приведённая Верой.
Школяры, с не меньшим успехом, чем студенты могут превращать всякий смысл во всякую бессмыслицу, и, услышав однажды, как ты назвала меня «Лапа» – нежно и ласково – прозвали меня «Лапа», и прозывали так: и любя, и ласково, и с уважением, может кто со страхом, и унижая, и презирая… Так бессмыслица превращается в смысл und zurück, und so weiter, und so fort…
Привет, Лапа! Привет, Лапа!
Могу я ещё так тебя называть? Не могу не называть и не могу перестать тебе писать.
Не надеюсь ни на какой ответ. Но ты меня отпустил и не удержал. Может это был сон, который мог растаять, и тогда, проснувшись?..
Там, тогда, проснувшись на тёплой земле, я, как это ни пошло, поверь мне, Аниска, понял, что такую женщину я искал всю жизнь.
Фаллос бесстыдно и смешно выперся в небо. Всходило Солнце. Тлеющие угли, будто бы стыдясь, сверху прикрывались от света чёрной кружевной накидкой, а снизу заливались мутно-голубым и алым.