На стенке Пётр Анисимович увидел и свой портрет в ландышах, а рядом (не успели снять, что ли), рядом, в бело-зелёных, уже несколько тронутых пионах… «Flores Paeoniae, Paeonia suffruticosa, Paeonia arborea! – захлёбываясь чувствами, говорила, проходя мимо, заслуженная учительница, указывая на пионы, и добавляла толкование толкователя снов господина Хассе: – найдёшь счастья в любви!» – рядом увидел Пётр Анисимович портрет Вадима (вчера только, его (Вадима) отсюда вынесли), с креповой лентой (портрет) по правому, нижнему углу, если стоять к портрету лицом.
Столы были расставлены, образуя фуршетный провиант и оставляя место для предполагаемых танцев, а дальше размещались подмостки с занавесом, за которым была раньше спальня («там, где раньше была спальня», – понял не сбежавший Пётр Анисимович), с занавесой, из-за которой (предполагается) в своё время явится оркестрик… смешно. «Надежды маленький оркестрик…», – пришло на ум Петру Анисимовичу. Смешно! И ещё смешно потому, что слово «надежды» лопнуло и полетели во все стороны: н, а, д, е, ж, д, ы, а ещё Вера и Любовь.
– Да Вы не волнуйтесь, Петр Анисимович, продолжайте; – вскинулись, вместе вскочив, Бим и Бом, сами взволнованные, – депрессии, бред, химеры, призраки – все мы, в той или иной мере, с воображением и не лишены фантазий…
… лопнуло и полетело – продолжал читать Пётр Анисимович Крип, – и маленький оркестрик, действительно, с роялем, за которым сидела Неля-Нелли, королева нотной папки, роялем белым, как пионы на Вадимовом портрете, ансамблик смешанных музыкантов, действительно, выдвинулся из раздвинувшейся занавески и заиграл.
Настоящий собачий вальс! Раз-два, раз-два, раз-два! Правильно, Пётр Анисимович, Блошиный вальс. Или Блошиный марш, или Ослиный марш, или Кошачий марш, или Кошачья полька, как Вам больше нравится. Какой там Шопен?!
Играет рояль.
Вера танцует с Вадимом.
Это неудивительно… только зачем же тогда портрет с траурной лентой? и почему никто этого не замечает, или не обращает на это внимания, или не берёт в голову?
…и Юленька танцует,
кокетничая своей склонностью к полноте с молодым человеком.
Петр Анисимович предполагал уже этим человеком заменить Вадима в отделе «Искусство и культура».
…и всё – всякий на свой лад…
подпрыгивает в такт, раскачивается и кружится вокруг себя, вокруг своих партнёров и вокруг.
– Не понимаю…
– тарам-там там-там.
– Не волнуйся…
– тара-там-там-там.
– прошло столько лет, спасибо, ты пришёл…
– Тара-там-там-там-там, та-там-там-там!
– …и там, на кладбище, я видела тебя…но что же… оказывается, что потом, всю жизнь, ты должен расплачиваться?..
– Я расплачиваюсь? За принцев, которым не сумела подарить улыбку? Или, может, бабушка, со своим «страстей букетом»… за кого я страдаю? Смешно!
– Смешно! Ухохочешься! – звукорежиссёр выводит на передний план, голос младшего лейтенанта: – А давайте начнём с Евы.
– Конечно же, конечно же! С «Les Rougon-Macquart», «La Comédie humaine»… и «Divina commedia… “
Пётр Анисимович в ландышах, Вадим в поблекших пионах, профессор – он же – поэт и дешифровальщик в рамочке без цветов. Гефест… после удавшейся шутки.
– Давно уже не девственница?
– Не смешите!
– От Атрея, уважаемый? Не берите глубже.
– Хорошо, хорошо, но за чьи грехи?
– Пасынок – тоже сын!
Собачий вальс.
Общество становилось, как уже сказано, всё веселее, и Бим и Бом корчили смешные рожи: «За грехи, граждане, за грехи наши тяжкие! Ха-ха-ха, Хи-хи-хи!
Петру Анисимовичу было не до рож.
Похоже, похоже… а разве всё, вообще, не похоже на всё? Но всё же! – лишь похоже, лишь похоже, и пусть даже ложбинки и ямочки на берцовой кости неандертальца или, может, поправит меня учёный антрополог кроманьонца, расположены точно там же, где ложбинки и ямочки расположены у меня, – всё же случается, бывает, зазор, расстояние… и этот-то зазор и есть полное оправдание, читал Пётр Анисимович.
Зазор и есть полное оправдание…
Но прежде был сон.
Сначала ввалились реминисценции… вот уже которую ночь подряд вспыхивала и ехидно всплывала из свинцового бытия Родионова, Раскольникова, жертва: «Убив меня, ты убил и себя… Себя ты обрёк на медленную гибель». Интеллигентские штучки. Представьте себе, что тюремщик Родя, Родион, Родриг расчувствовался или красивенький месье Пьер рефлексировал по поводу своего назначения и своего миропонимания. Вот в чём отличие интеллигента от интеллектуала.