Что ещё больше может возбудить мужчину? больше беззащитности (когда женщина беззащитна), что ещё больше? Женщина, для понимающего – это двучлен, синтагма, женщина это – два слова: «красиво» и «беззащитно», а если больше – уже минус… и меньше – минус; и кто же удержится, чтоб не защитить красоту? тогда кричит крик, хрипит хрип (не храпит храп, а хрипит хрип), ревёт рёв, воет вой и всё ещё, что угодно: сопит сап, сипит сип; на любой вкус: кропит крап, хлябит хлябь, зудит зуд… словом, поднимаются тогда на защиту беззащитности все члены. Нет в мире беззащитнее прижавшегося к тебе существа, отдавшегося своей прижатостью под твою защиту?
И Пётр Анисимович возбуждается…
…а она трётся о него, как стародавняя богиня Нут о стародавнего бога Геба…
…и он срывает с себя брусничные фалды…
…а она приникает к нему, как Исида-колдунья…
…и он прорастает, как Озирис, побегами в её тело, стройное и голое. И какая бы поэзия! если бы не эти, вокруг… глазеют и хихикают, и издеваются, потешаются и судят, и подглядывают в окна, и проникают в щели, и Пётр Анисимович голосом Акакия Акакиевича: ах оставьте меня, зачем вы меня обижаете, и Николка юродивый: взяли мою копеечку, обижают Николку, голосом своим человечьим и скрипичным, и бумажки, конечно же, будто снег сыплются на голову… Петр Анисимович хватается за голову. Бумажки засыпают его снежным одеялом; а под одеялом, с закрытыми глазами, вспыхивают звёзды и из далёкого, из-за далёкого чёрного чёрного, звёзды страгиваются со своих мест и устремляются к тебе, и всё различимее, различимее становятся на их поверхности: горы, горы, холмы, долины, стрекозы, кенгуру… муравьи, в приглядных и неприглядных позах, а там жирафы, слоны и кит меж волн… и ещё ближе, как под увеличительным стеклом, сквозь ядовито-синее небо, в щели, меж ядовито-синих гор – плоскогорье, тоже ядовито-синее, сдающее в аренду халупам, шалашам и куполам свою плоскогорость… там люди, там храм, базар, шапито, театры, балаганы, куклы играют комедии и мифы, председатели, секретари, защитники, бимы… толпа… Вера… Пётр Анисимович продирается сквозь толпу, ему кажется, что в кукольной комедии он услышит какое-то нужное ему слово, какое-то слово, без которого не выбраться из лабиринта, без которого нет пути, без которого всякая мысль о существовании целесообразности – пустой звук, и без которого – безысходность; и только узнав которое, назвав которым, можно спастись.