Фарсалия, или Поэма о гражданской войне [Репринтное воспроизведение текста издания 1951 г.]

Политическими воззрениями Лукана определяется и его отношение к действующим лицам его поэмы о гражданской войне.

В первой книге «Фарсалии» Лукан старается дать беспристрастную характеристику обоих соперников — Юлия Цезаря и Помпея Великого:

…В чьем оружии более права,
Ведать грешно —

говорит он в 126 сл. стихах своей поэмы. Характеристика обоих вождей дается путем сопоставления одного с другим (ст. 121—157):

Ты, о Великий Помпей, боишься, чтоб старых триумфов
Новый герой не затмил…
…В тебе же к походам привычка, —

обращается Лукан к Юлию Цезарю, —

Дух возбуждает, и ты со вторым не помиришься местом:
Цезарь не может признать кого бы то ни было первым.
Равных не терпит Помпей…

Помпей,

Тогой гражданской своей давно уже тело покоя,
Быть разучился вождем от долгого мира…

и желает лишь наслаждаться своею былою славой, а у Цезаря

…был единственный стыд — не выигрывать битву.

Помпея Лукан сравнивает со старым дубом, который,

Хоть и грозит он упасть, пошатнувшись от первого ветра,

все-таки продолжает величаво стоять среди молодых, полных силы лесов. А Цезарь подобен сверкающей молнии, которая,

Бурно падая вниз и бурно ввысь возвращаясь.
Гибель сеет кругом и разметанный огнь собирает.

Такая сравнительная характеристика Помпея и Цезаря развита на протяжении всей поэмы и подтверждается и рассказом о действиях, и картинными описаниями, и сравнениями, и риторическими отступлениями, которые Лукан вставляет в свою поэму. Всюду Цезарь отважен, смел, но вместе с тем и рассудителен, Помпей же постоянно проявляет нерешительность и неуменье пользоваться своими успехами, хотя и объясняет свои действия высшими государственными соображениями. Так, например, Помпей не решается использовать свой успех при Диррахии, несмотря на начавшуюся в войске Цезаря панику (VI, ст. 290 сл.). Помпей мог бы, по словам Лукана, прекратить гражданскую войну истреблением войска Цезаря, но удерживает «ярость мечей» своих воинов. И это вызывает горестные слова Лукана (VI, ст. 301—313):

…От царей свободен и счастлив
Был бы ты, Рим, и прав не лишен, когда б на том поле
Сулла тогда победил. О горе, о вечное горе!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
День этот стал бы, о Рим, последним днем твоих бедствий:
С ним из судьбины твоей могла бы Фарсалия выпасть!

Совершенно иначе, чем Помпей, поступает Цезарь в конце Фарсальского сражения: щадя лишь народ, он приказывает истреблять сенаторов и всю знать (VII, ст. 574—585):

Воину сам он меч подает, копье направляет,
Повелевает разить железом лицо супостата,
Сам продвигает войска, подгоняет в тылу отстающих
И оробелых бойцов ободряет ударами древка.
Он запретил народ истреблять, на Сенат указуя:
Знает, где кровь страны, кто является сердцем отчизны.
Как ему Рим захватить, где свободу последнюю мира
Легче всего уязвить. Со вторым сословьем мешаясь,
Падает знать; и людей, достойных почета, сражает
Меч: умирают кругом Корвины и гибнут Метеллы,
Лепиды гибнут в бою и Торкваты, которые часто
Были вождями страны — все славнейшие после Помпея[890].

Оба — и Цезарь и Помпей — выставляют себя в поэме Лукана патриотами, но Цезарь смело идет походом на Рим, лишь на миг задерживаясь у Рубикона в трепете перед явившимся ему в сумраке ночи призраком «Родины смутной» (I, ст. 185 сл.)[891], и, объявляя себя поборником народа и противником «владык», т. е. сенаторов и знати, так заканчивает свое обращение к войску (I, ст. 350 сл.):

Ведь не ищу я себе ни добычи, ни царского трона:
Мы изгоняем владык из Рима, готового к рабству.

А Помпей отказывается возвращаться в свободный от неприятеля Рим во главе войска, говоря (VI, ст. 319 сл.):

…Рим меня встретит,
Только когда я солдат распущу по домам после боя,

и, стоя формально на страже законов государства, упускает возможность овладеть Италией и восстановить нарушенный Цезарем государственный строй Рима.

Цезарь не теряет присутствия духа и рассудительности, поняв, что его хотят убить во дворце Птолемея, и одолевает своих врагов (X, ст. 434—513 и сл.). А Помпей беспомощно отдается в руки египтян и, когда его убивают, заботится лишь о том, чтобы умереть достойно и не потеряв чести (VIII, ст. 561—636).

Но если Юлия Цезаря, несмотря на все его смелые и решительные действия, которые Лукан описывает часто с беспристрастием и даже, порою, с восхищением, никак нельзя назвать героем Лукана, то и Помпей, как мы видим, отнюдь не является предметом его поклонения: Лукан постоянно его осуждает и подозревает в одно и то же время и в неспособности к военному делу и в честолюбии во вред римской республике, которую должен блюсти независимый и законный Сенат. В этом отношении показательна речь Цицерона, обращенная к Помпею перед Фарсальской битвой (VII, ст. 68—85). Цицерон называет Помпея «непроворным в победе», спрашивает его, почему он колеблется вверить богам защиту Сената, и заканчивает свою речь такой знаменательной фразой:

890

Все это описание гибели римской знати, несомненно, воспринималось во времена Лукана как намек на гонения аристократии Нероном.

891

Совершенно иного рода «видение» у Рубикона описано Светонием в главе 32-й его биографии Цезаря. Когда Цезарь, — повествует Светоний, — «ненадолго остановился и, внутренне проверяя все значение задуманного им предприятия, сказал, обращаясь к присутствующим: “Еще нам есть возможность возврата; а перейдем этот мостик, и все уже придется решать оружием”, — в этот момент колебаний было ему такое видение: внезапно появился кто-то неизвестный, необычайного роста и красоты; сидя поблизости, он играл на свирели. Послушать его сбежались не только пастухи, но и многие солдаты с постов, а среди них и трубачи; вырвав у одного из них трубу, неизвестный бросился к реке и, оглушительно заиграв военный сигнал, направился к другому берегу. “Вперед, — воскликнул тогда Цезарь, — куда зовет нас знамение богов и несправедливость противников!”, и прибавил: “Жребий брошен!”». Плутарх говорит, что Цезарь долго обдумывал свой переход через Рубикон (Плутарх. Цезарь, гл. 32). Ср. также сообщение Аппиана (Гражданские войны, кн. II, гл. 33).